и чистым.
— Не хмурься так больше.
— А. Они вылезают сами, хоть тонну ботокса туда вколи. Вырвал бы и кинул прочь.
— Живут сами по себе (смеётся).
— Терпеть не могу это тело.
— А я люблю. Даже эту складку. Но мне больно, когда я её вижу.
— Прости, средоточие моей вселенной. Что мне сделать, чтобы заслужить твоё прощение?
Птички поют где-то сокрытые в ветвях.
— Некоторые итак говорят, что вью из тебя верёвки. Что держу тебя под испанским каблуком (становится угрюмой. Угрюмо — это про неё).
— Что ты, солнышко. Я вот, как будто совсем из себя выхожу и сил нет терпеть, и как будто ты мне что-либо назло делаешь. А потом оказывается, что мне то на пользу. Я сам избрал такую жизнь, где бы мог измениться, благодаря тебе.
— Все говорят, что ты низко стелешься подо мной.
— Можно было бы ещё ниже (смеётся).
— Я не удовлетворяю тебя, как жена и мать твоих детей.
— Кто тебе такое наговорил!
— Это видно во взглядах.
— Значит ты такой же параноик, как и я.
Вкалывает ей в волосы небольшой розовый цветок-дикорос. Чуть отдаляет корпус и сканирует, как картину в галерее.
— Перестань придуриваться!
Шлепает его по колену.
— Ну! Если предъявлять требования… Мне многое в тебе не нравится!
— Агний!
— Разумеется, я б хотел, чтобы жена готовила мне вкусную еду три раза в день, хотя бы.
— Начал с самого больного!
— Но потом смирился. И года не прошло, как впервые увидел тебя, ещё ребёнком. Так что хватит уже коптить эту заморочку. Я решил: сам буду готовить ей и носить на руках: это меньшее, что я могу сделать за то, что она согласилась быть со мной!
— Не так-то уж часто со вторым пунктом.
Хрисанф не дал ей пробурчать и легко отнёс к ручью, что тёк в восточной части усадьбы.
— Будешь так ворчать — будешь меньше получать. Хотя вру. Не могу.
Он усадил её на берегу и стал осыпать поцелуями.
— Кто-то хотел к мужикам.
— Ещё заполните графу: недотрога и капризуля.
— Агний!
— Конечно, я бы желал многого.
— Агний, противный! Уходи, айка!
— И всегда так: извращенец, айка, уйку, не надо меня трогать! Я твой муж, или прохожий дядя с улицы?
— Я же говорила, что ты меня не любишь.
— Ага, и потом все шишки на меня. Потом получается, что это я плохой супруг.
— Я разве так…
— В общем, много чего бы я записал в этом перечне, начиная с твоей катастрофичной лени, заканчивая твоими родинками, которые так меня отвлекают.
Далила стала прихныкивать не столь от огорчения по поводу своей неидеальности, сколь из-за своей избалованности.
— Признаюсь, в чём-то сам постарался.
Ласкает.
— В чём-то, и вдвоём перестарались. Так что не разлеживайся тут, матушка, детки будут скучать.
Тут он получил хорошенький такой ущип в бедро, но зряшно, потому что это его ещё больше завело.
Далее пропали на какое-то время.
Далила прижалась к нему так, как будто хотела лопнуть и влиться в него и стать его частью.
— Ты слышал о дневнике Аракелы?
— Да, она много рисовала и много писала.
— Она была писательницей?
— Нет, насколько мне известно.
— У Айнара хранятся её эти письмена.
Хрисанф отлично знал, как жена пользуется его природными слабостями. Сейчас он физически не мог ничего возражать ей.
— Он получил их по наследству, Араний дал наверное.
— Прикинь, Айтал не читал.
— Хм.
— И не прочтёт. Айнар сказал, что уничтожил бумажную версию, копия только конъюгирована в него и доступ закрыт.
— Ну и прекрасно.
— Ваши распри связаны очень тонкой ниточкой, Агний. Близнецы могли бы быть действительно похожи.
— В такие моменты кажется я понимаю, как тебе неприятно, когда я ревную.
— Я не об Аракеле. Хотя, на самом деле, мне очень неприятно, что она существовала в твоей жизни. И я даже ненавижу её. И ненавижу тебя из-за того, что часть тебя всё ещё любит её. И ненавижу себя за то, что всё это чувствую.
— Я никогда не любил её. Только врал себе, что полюблю. Вот в чём некрасота. Стыдно в этом тебе признаваться. Ведь ты любишь только хороших.
— Это неправда. Ты сам это придумал, чтобы взять вину на себя.
— Ты не можешь этого знать. Всё это было до тебя. Она не была моей любовницей. У тебя нет причин для беспокойства.
— Агний, есть места, которые недоступны для меня. Я принадлежу тебе, а ты мне — нет.
— Господи, какая чушь. Что ты опять нафантазировала? Лучше иди ко мне.
Думает, что ей не хватило.
— Вот это вот некрасиво. Ты бы сказал, что никто никому не принадлежит и что всяк свободен. Разве после такого ты можешь любить меня? После такой некрасоты?
— Ах, глупышка, любовь с меня не спрашивалась. Одно слово могло и может отторгнуть меня от любого. Но не ты. Что бы ты ни говорила, и ни делала, меня тянет к тебе, как в бесконечный водоворот, и я сам с радостью кинусь в этот омут, лишь бы быть с тобой.
Твоя любовь слишком эгоистична. Ты действительно даёшь мне всего себя без остатка, корысти и задних мыслей. Но видишь ли ты мою любовь? Или тебе хватает только собственных чувств. Понимаешь ли ты, что иногда я молчу, потому что не могу донести, что ты хоть и совсем близко, но в то же время, так далеко. И я боюсь, что мы так и остаёмся друг другу совсем чужими.
…
Мне лучше закрыть глаза и спрятаться в твоей коже, в твоей груди, в твоих волосах. Если бы я мог, то стал бы стуком твоего сердца. Заставлял бы биться только ради меня, любить только меня, смотреть только на меня. Но это всего лишь плоские никому не нужные мечты. Я боюсь даже шелохнуться, когда ты признаёшься мне в любви, боюсь, что мир расколется и родятся новые, где нас не будет. Так бережно. Боюсь, что ты скажешь мне это, как благодарный ответ эха, дашь мне себя из-за милосердия своего, из жалости и доброты. Сам таким был. И разве боги меня не раз проклинали за деланность моей жизни. Как будто не видят, что я влюбился в первый и последний раз. То, что я скрываю от тебя, на самом деле, — не моя свобода. Это та огромная любовь, которая овладела мной, любовь к тебе, любовь моя.
Глава 32
Далила очень полюбила Айнара. Если любовью можно назвать симпатию и относительную совместимость. Агний с Калитой в эти дни глубинно заморочились судьбой того моста,
