И правда – легче становилось от музыки. Или от слов?..
– Короче, Мухина, видишь, что получается, – задумчиво проговорил Генка. – Получается: за тобой теперь слово и дело.
– Не поняла юмора, – откликнулась Мухина. – Чего «за мной»?
– Ну, твоя очередь, твой ход теперь.
– В смысле?
– Ну, в самом простом и прямом смысле. Давай разводись, исправляй ошибки молодости. А потом восстановим справедливость. И будет нам счастье.
– Я, Геныч, сказала: разведусь. У меня в этом отношении быстрее все прокрутится. У нас брачный договор. И делить нечего: все, что на его имени, – ему. Все мое – мне. А ты про какую справедливость?
– Ну, как какую? Мы ж с тобой пожениться должны? Это когда еще понятно было. Вот и восстановим справедливость.
Птича засмеялась. Как-то легко у него все выходило. Прям так раз – и все проблемы решены. Разве так бывает?
– Ты серьезно?
– А сама как думаешь? Я ж чего к тебе пришел сегодня?
– Я думала – мыться, – смеясь, отвечала Мухина.
– Мыться – само собой. А еще разобраться в твоей личной жизни и предложить тебе пойти за меня замуж. Погуляла, и хватит, – решительно заявил Генка.
Птича вспомнила, в каком наряде явился к ней утром «жених», и снова зашлась от хохота.
– Это ты вот так – в валенках и трусах – свататься приходил, оказывается? – уточнила на всякий случай она.
– Какая разница, в чем… Да, я иногда, вернее часто, хожу в валенках и трусах. Мне так уютно. Это меняет дело? Ты, кстати, не о том сейчас… Ты от главной темы не отходи… Не забалтывай вопрос. Я тебе что сейчас сказал? Выходи уже наконец за меня замуж. Слышала?
Сана заметила, с каким вниманием смотрит на них Генкин дед, и только тут поняла, насколько все серьезно. Генка не шутит. Он на самом деле зовет ее, замужнюю даму, замуж. Вот чудеса-то! Вот оно как, оказывается, бывает! Случается вдруг… Нагрянет, когда ничего совсем не ждешь…
Она понимала: надо отвечать. Честно, серьезно, как полагается взрослому и ответственному человеку. И – хватит смеяться! Птича вдохнула, задержала дыхание, чтоб остановить вскипающий внутри смех. Заросшая физиономия Генки, его майка, трусы-шорты, валенки вдруг встали перед ее внутренним взором.
– Ах! – промолвила Прекрасная Дама, понимая, что не в силах удержать скопившийся внутри смех. – Ах-хахахаха… Знаешь что, Геныч… Знаешь… Сейчас… Подожди… Ах-хахахаха…
– Ну! – грозно вымолвил Рыцарь, при этом тоже почему-то улыбаясь. – Отвечай!
– Да! – выдохнула Мухина быстро, чтобы смех не помешал ей произнести заветное слово. – Да!
– Дед! Ты слышал? Ты свидетель! Мухина сказала «да»! Все – решено и подписано!
– Слышал! И не тяните! Вам детей пора…
– Все будет, деда… Все будет… Все решим постепенно…
Птича, отсмеявшись, посмотрела на Геныча внимательно, словно пытаясь убедиться, что все это сейчас ей не показалось.
– Думаешь, у нас получится? – жалобно спросила она.
– У нас все получится. Уж нас-то я знаю, Мухина. Мы не подведем! – убежденно произнес Генка. – Ты мне верь.
И она кивнула, что, мол, верит.
Ей только надо было как-то все в голове уложить… Или – ну ее, голову? Хоть раз в жизни сделать что-то просто так… Смеясь и ничего не опасаясь…
Она так и сидела, все еще держа на коленях альбом для зарисовок, машинально вырисовывая некое платьице, пришедшее в голову, пока звучала любимая песня Генкиного деда.
– Я хочу следующую коллекцию сделать по мотивам фестиваля. Того, что был в пятидесятые годы, – вдруг совсем не в тему заговорила Птича. – А вы помните то время? Как на самом деле одевались? Что люди чувствовали?
– Время помню. Как одевались – это тебе жених твой с чердака подшивку журнала «Работница» принесет. Бабушка его собирала. Ничего не позволяла выбрасывать. Поищи там, Ген, за пятьдесят седьмой год подписку.
– Может, завтра? Я сегодня мытый, а там пыль, – огорчился Генка.
– Да, пусть завтра. Вы лучше сами мне расскажите, что помните, – попросила Мухина.
– Я за модой не слежу. Но тогда, помню, все покупали такие яркие пышные юбки. Назывались «фестивальные». Красиво выглядели.
– Вот так? – спросила Сана, показывая свой набросок.
– Почти. Еще пояс широкий нарисуй. Талия узкая, юбка широкая…
– А цвет? Основной тон какой?
– Красный. Это точно помню. И на красном фоне полоски, зигзаги… Да он завтра тебе все найдет… Отдохни. Чайку еще хочешь?
– Вот так – похоже? – Сана снова показала исправленный рисунок.
– Почти один в один. Молодец, девочка! Настоящий профессионал, – похвалил дед.
Они снова принялись неспешно «гонять чаи», словно привыкая к тому новому, что только сейчас родилось из смеха и слов.
Вроде ничего и не произошло. Но – слова были сказаны. И обещание было дано. Значит – все поменялось. И они стояли у начала новой дороги. Понимали, что пойдут по ней. И – не спешили. Переводили дух.
Вечер еще оставался светлым. Только слегка посвежело.
Тишина стояла удивительная. Такая, что издалека, со стороны деревни за рекой, слышалось мычание коров, которых вели по домам с пастбища.
А вот донесся звук приближающейся машины. Этот рокочущий шум разрушил естественную благодать живых природных звуков. Все трое, сидящие на прогретой дневным солнцем веранде, посмотрели на дорогу. Мимо их ворот медленно-медленно проползла машина, показавшаяся Птиче знакомой.
Нет, не может быть…
Она даже слегка тряхнула головой, отгоняя возникшую мысль.
Генка чутко отреагировал на это едва заметное движение.
– Это твой поехал, – почему-то шепотом проговорил он.
Не спросил, а вполне утвердительно произнес.
– Нет, – отозвалась Птича. – У него совсем другая машина. А на чужих машинах он принципиально не ездит. Брезгует, говорит. Пахнет там как-то не так. Но эту машину я знаю. Правда, этого не может быть…
– Ладно. Подожди. Разберемся, – пообещал Генка и устремился к воротам.
И вот через совсем короткое время (сколько потребовалось машине, чтобы развернуться и подъехать к Генкиному забору), Птича увидела того, кого ну уж никак не ожидала тут повстречать.
– Не может быть! – сказала она громко и побежала ему навстречу.
Приятный ужин у воды
– Ну что? Соскучился без нашей жены? Веселей!
Габриэлла впорхнула в прихожую такая свежая, благоухающая, словно и не стояла эта немыслимая жара. Она наверняка сама чувствовала, как хороша сегодня, оттого и была весела и легка.
