В харчевню, куда мы зашли, нас поначалу и впрямь не хотели пускать. «Прошлый» Артакс уже начал бы крушить хозяину ребра, «нынешний» только загадочно улыбнулся, пошелестел монетами, отчего хозяин подобрел, проникся почтением (не ко мне, а к серебру, разумеется) и был готов впустить не только оборванных пацанов, а стадо коров.
— Дружище, нужно накормить ребятишек, и меня заодно. Чтобы много и вкусно. Мясо, овощи. Ну, что я тебе говорю, сам знаешь.
— Будет, все будет, и мясо, и овощи, — радостно закивал хозяин. — Только, подождать придется. Но чтобы червячка заморить, чё-нить да принесу.
Оно и понятно. В Ульбурге клиенты не частые гости, и кухня не станет готовить впрок, как раньше. Но чтобы наши челюсти не скучали, нам принесли сыр и пиво. Пиво я не пью, но чтобы не слишком-то выделяться, не стал отказываться, а оставил кружку, делая вид, что прихлебываю. Сыр оказался на удивление неплохим.
Мы с Яником усадили парней, а сами перебрались за другой стол, чтобы слегка посекретничать. Позволив парню утолить первый голод, я начал расспросы.
— Ты же наверняка знаешь, кто убил Эдди?
— Знаю, — ответил Яник, сдувая с пивной кружки пену. Отхлебнув, с удовольствием зажмурился и, совершенно спокойно сказал: — А мы его убили.
— Мы — это кто? Летучий отряд? — уточнил я.
Яник замешкался с ответом, наслаждаясь пивом. Глядя на него, я тоже взял кружку, понюхал, скривился и поставил обратно. Подумав, пододвинул ее парню. Не пропадать же добру.
— Угу, — кивнул мальчишка, берясь за ручку.
Надеюсь, что с двух кружек пива парня не развезет. Ну да, вожак стаи должен знать меру.
— Я сам-то еще мелкий был, но ребята постарше сказали — Эдди кончать надо, он нашего коменданта предал. Мало того, что старуху трахал, а потом убил, так и вину на Артакса свалил! Знаете, господин комендант, как вас все парни уважали? Вот, подстерегли его, в старую башню оттащили, а потом и повесили. Хотели еще господина Жака грохнуть, но тот исчез.
— А куда исчез? — спросил я.
— А вы, господин комендант, до сих пор не пьете? — уходя от ответа, поинтересовался Яник, принимаясь за вторую кружку.
— Да знаешь, все собираюсь начать, но собраться не могу, — пошутил я. — Может, как-нибудь позже.
— Не-а, не надо, — помотал головой парень. — У нас за последний год народу от вина больше померло, чем от войны. После осады герцога — ну, той самой, двести человек похоронили, а нонче — уже целая тысяча. Патер наш так сказал — а он счет ведет!
— А что такое? — удивился я.
Мой собеседник отвлекся — трактирщик принес огромный поднос, на котором стояли глубокие тарелки, заполненные скворчащим мясом и нежно пахнущими овощами.
— Так, работы-то нет, — пояснил Яник, старательно орудуя вилкой. Прожевав и, запив пивом, парень пояснил: — С тех пор, как наш город имперским стал, император налог на стекло ввел. Кто стеклянную посуду, или стекло в окна вставлять станет — плати в казну. Теперь и окна стеклить дорого, и бутылки стеклянные покупать. Вон, видели, небось, что в половине домов вместо стекла дощечки вставлены?
И впрямь. С утра, когда ехали, я видел, что половина окон стали «глухими» — вместо небольших кусочков стекла, получавшихся при разрезании пополам горячего стеклянного шара (да, про донышко чуть не забыл — его отрезали первым), в окна горожан были вставлены крашеные кусочки досок. Решил, что мода такая. Теперь понятно. И кружки трактирщик принес не стеклянные, а глиняные. И это в Ульбурге, столице стеклодувов!
Яник, между тем, продолжал свой грустный рассказ:
— Виноделы теперь вино либо в бочках продают, либо в бутылки глиняные наливают. Стеклянную посуду мало кто может себе позволить. Пытались в империю Лотов продавать — так на границах таможня! Господин Заркаль — ну, старшина стеклодувов, умом тронулся, когда вся посуда назад пришла. Он тогда четыре телеги стекла перебил! А у нас половина города либо стеклодувы, либо те, кто с ними работает. А посуду да оконное стекло не берут, значит, денег нет, и жрать нечего. Вот, стали разбегаться. Ремесленники разбегаются, ярмарок нет, заезжих купцов нет. Худо. Все мои приятели, из «летучего отряда» поразбрелись. Кто в деревню подался, в батраки, кто в армию. Я бы и сам ушел, но куда я своих оглоедов дену? (Яник кивнул на стол, где сидели его малолетние подельники.) Нищенствуем потихоньку, по ночам кое-кого стрижем. Ну, не пропадать же с голоду?
Стало быть, никакого проклятия нет. Даже обидно. Но с другой стороны, можно порадоваться, что я здесь не причем. Да, а с чего я решил, что народ считает, что город проклят из-за смерти какого-то героя? От сказочки, рассказанной девчонкой в трактире? И, отчего мы с магом решили, что памятник, стоящий у ратуши, именно мне?
— Яник, ты мне про Жака ничего не сказал. Как я понял, ты знаешь, где он?
— Знаю, — кивнул парень. — Только, не сердитесь на меня, господин комендант, сказать не могу. Даже вам. Я слово дал! Господин Жак — сволочь, конечно, но предать я его не могу, не имею права. Чем я тогда буду лучше Эдди?
Таких, как этот мальчишка — уважаю. Я помнил, что старшина нищих Жак Оглобля избивал своих малолетних помощников, а одного даже убил. Но кто сказал, что слово нужно держать лишь в отношении хороших людей? Я молча пожал парню руку, кивнул остальным ребятишкам, и ушел. На сегодня у меня оставалось еще одно дело в этом городе.
У дома господина Лабстермана, я постучал в дверь, и, отстранив слугу, попытавшегося задержать меня (здоровый парень, но пузо слабое, удар не держит!) и прошел наверх, где располагалась спальня.
Не надо быть лекарем, чтобы понять, что бывший первый бургомистр бывшего вольного города Ульбурга, герр Лабстерман умирает. Когда я с ним познакомился, пять лет назад, он был тощим, но довольно крепким пожилым человеком. Теперь же, на постели лежал не человек даже, не скелет, а только тень, обтянутая кожей. В затхлой комнатушке было трудно дышать из-за запахов мочи, пота и, какого-то лекарства. Невольно закашлявшись, я уловил еще один запах. Запах скорой смерти.
Полная женщина, с темными волосами, стоявшая у постели, в ужасе смотрела на меня. Интересно, я ее знаю, или нет? А, так это дочь Лабстермана. Кажется, в былые времена она была стройнее.
— Господин Артакс! — закричала женщина, закрывая собой постель, где умирал отец. — Дайте ему уйти самому! Ему и так тяжело!
Я осмотрелся по сторонам, выискивая, куда бы сесть. Кивнув женщине, попросил:
— Фрау, прошу прощения, не знаю вашего имени, принесите мне табурет.
Видимо, осознав, что если страшный гость просит табурет, значит, он не собирается убивать ее отца, женщина тихонько сказала:
— Меня зовут Агнет.
— Заранее благодарю вас, фрау Агнет.
Фрау Агнет принесла табурет, поставила возле изголовья умирающего. Я сел, посмотрел на бывшего бургомистра. Он спал, откинув на подушку узкое пергаментное лицо, из уголка рта стекала струйка слюны. Агнет торопливо вытерла рот старика.
