порции.
Медленно отхожу к соседней тумбе. Поглядываю на непонятную семейку. Грубый мужлан и названная бабка. Невероятное сочетание. Бабка шкрябает поварешкой по кастрюле и говорит:
— Не хватает одного ингредиента.
— Какого?
— Твоих слез. Собери их в серебряную ложку. Без них ничего не получится.
— Ты несешь чушь, Глафира! Какие слезы?! — Возмущаюсь.
Да я готова продать душу Дьяволу, лишь бы Артёму стало легче. Но, извините… слезы? Серьезно?
Бабка пожимает плечами и настаивает на своем.
Ладно.
В самый ответственный момент у меня не выходит и слезинки выдавить. Замут еще уставился. Лыбится, неандерталец такой.
— Глафира, а если лук понюхать? Он не испортит слез?
Я переживаю, ведь каждая минута на счету.
— Нет. Поторопись.
Кидаюсь к коробу с луком. Ногтями и зубами разрываю шелуху. Жадно вдыхаю. Прислоняю ложку к векам. Бред какой-то. У меня режет ноздри и глаза. На что только не пойдешь ради Громова. Хлюпаю носом.
— Столько хватит? — протягиваю ложку.
— Хватит, — говорит не глядя. — Теперь вымой ложку и положи обратно.
— Ты издеваешься?! — ору, швыряю ложку в раковину и растираю глаза.
— Нет. Тебя нужно было отвлечь, чтобы не мешала. Готово.
Бабка снимает кастрюлю с плиты и достает кружку. Подхожу ближе. Чувствую запах дерьма и эвкалипта. Кривлюсь. Я слышу, как Замут шагает к нам. Наемник хочет лично отнести спасительное снадобье лидеру, а Глафира сияет.
— Э, нет, — обхватываю запястье наемника. — Порции три. Сначала вы с Глафирой выпьете. В том же количестве, что собираетесь споить Громову.
— Сергеевна, совсем ку-ку? У Грома жар, а нам напиток собьет температуру.
— Не прибедняйся, Замут. Переживете.
— Мелодрам пересмотрела? Бесишь. — Замут шипит, но делает глоток.
Взглядом разбираю бабку до самых костей, и ей ничего не остается, как последовать примеру внука. Я наблюдаю за ними внимательно и для надежности засекаю еще три минуты после.
— Давай сюда пойло! Громов не желает никого видеть.
Я забираю бокал и фурией вылетаю. Никого вокруг не замечаю, отмахиваюсь от Касыма, бегу наверх. Плечом толкаю створку и несусь к постели Артёма.
— Проснись, проснись, миленький. Ну же, открой глаза…
Трясусь сама, трясу Громова. Аришка услышала. Соскочила.
— Ну-ка быстро вернулась в кровать! — гаркнула на нее. — Артём же сказал — подходить нельзя!
Срываюсь на ребенке. Эта ночь забрала у меня последнее самообладание. Шлепаю по щекам Громова. Чуть не вою.
— Спокойно. Не кричи.
— Господи… Ты живой? Приподнимись. Выпей.
— Что это? Воняет дерьмом. — Он брезгливо морщит нос, но глотает. — На вкус мятный.
Вспыхиваю со стыда, однако другого выхода не остается. Громов опустошает бокал и вновь ложится. Сползаю на пол, откидываюсь на край постели Артёма, глаз с него не свожу.
Я прислушиваюсь к каждому шороху и держу наготове зеркальце. Периодически мне приходится вставать на ноги и прислонять его к лицу Громова. Молиться, чтобы оно запотело.
Под утро опять пасмурно.
В гостиной неожиданно раздается грохот, шум и множество грубых голосов. Началось. Стая потеряла вожака и вот-вот устроит революцию. Я уже говорила, что с наемниками нужно всегда быть начеку, не стоит забывать — от людей в них ничего не осталось.
Громов, кажется, уснул. Я опять дотрагиваюсь его лба — огненный. Температура не спадает. Влажным полотенцем стираю пот и возвращаю тряпицу в чашу. Отстраняюсь и замираю не только телом. Грохот усиливается — наверное, черти принялись крушить мебель.
— Мамочка… — Аришка просыпается.
— Испугалась, доченька? Так не бойся. Дяденьки ремонт затеяли. — Дрожащим голосом отвечаю и кидаюсь к ребенку. Обнимаю, целую. Кончиком пальца щекочу носик-кнопочку. Моя маленькая копия Громова. Они всё ради чего я живу. — Арина, — сменяю тон на учительский. Когда говорю им, дочь слушается на сто процентов и без капризов. — Артём спит, и будить его не надо. Помнишь, как мы играли в королевишну и храброго рыцаря?
— Ага.
— Так вот. Артём — королевишна, а ты — храбрый рыцарь. Охраняй его сон, только не заходи за ширмы. Ведь пол — лава! С постельки наблюдай. Когда вернусь, доложишь мне все в подробностях.
— Не уходи.
— Я быстро.
Еще чуть-чуть, и мы с Аришкой разревемся дуэтом. В ней и моя кровь тоже. Мы чувствуем друг друга, и эту связь не обмануть словами. Отвожу взгляд и, сохраняя остаточную невозмутимость, шагаю к двери. Я запираю комнату на ключ и краем глаза замечаю движение справа.
— Глафира, что там происходит?
— Ожидаемая реакция. Бойцы Громова разнесут дом. Они думают, что лидер умер и ничего им не сделает. Ох, Вероника, добром это не кончится. Помог отвар? — Она ждет ответа и похвалу.
Я искренне благодарна бабке за помощь. Она сделала что могла, но все впустую. Громов, выпив отвар, не исцелился и не пошел по воде. А я почти поверила в чудо…
Бабка Замута поправляет свое откровенное платье с декольте, у нее размазалась помада.
— Помог, — вру. — И еще, Глафира, я запрещаю тебе подниматься на второй этаж.
Бабка сводит брови и морщится:
— Тёмушка разрешал. И как мне приглядывать за Ариной?
Перед бабкой Замута объясняться не собираюсь. Тем более сейчас. Огибаю ее сбоку и захожу в соседнюю комнату, ту, где осталась наша с дочерью одежда. Скидываю с себя трикотажную кофточку и шорты, надеваю черный брючный костюм с приталенным пиджаком и длинными рукавами. Обуваю лакированные лодочки в тон. У ростового зеркала собираю растрепанные локоны в тугую балетную шишку. Влажными салфетками стираю растекшийся макияж.
По ту сторону отражения на меня больше не смотрит Вероника-учительница. Я узнаю в себе Фортуну. С озлобленным взглядом, бледным лицом и темными впадинами под глазами. Я надеваю черный костюм не потому что опустила руки и приняла траур.
Я надеваю черный костюм, чтобы надрать задницы бунтовщикам! Никто не посмеет причинить вред моей семье! Особенно — дочери. Я же мать!
Уверенно иду, хлопаю дверью и понятия не имею, что ждет меня внизу. Стук моих каблуков не заглушает яростных возмущений и криков, усиливающихся с каждой минутой все сильнее. Но мне не страшно. Перед глазами мои любимые человечки, а на остальное плевать.
Останавливаюсь у лестницы.
Бабка слилась с краской на стене и глазеет внимательно. Замут и Касым на первой ступени, словно два стража, пытаются усмирить озверевшую свору и не пустить наверх. В комнату Громова. А напротив Они.
И у меня мороз по телу от лютых рож наемников. Сейчас их гораздо больше. Мужчины заполнили собой почти всю гостиную. Некоторые лица я вижу впервые. Но было бы лучше не видеть вообще. Даже воздух какой-то спертый. Запахи с трех десятков мужчин смешались. Мне тошно. И энергетика конфликта давит морально.
Собираюсь. Выпрямляю осанку. Скрещиваю пальцы за спиной.
