Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
В этот день все было в мою пользу. Во-первых, Маро уехала куда-то в деревню за зимней картошкой и сказала, что ее не будет до завтра. Во-вторых, бабушка Вардануш умерла еще три года назад. И ключ лежал у меня в кармане костюмчика, где я держал надушенный одеколоном платок.
Я взял Свету под руку, она не была против. Еще я с радостью заметил, что она не выше меня ростом, как Вика. Наверное, если бы ее увидела мама, то сказала бы, что Света – шлюха, но уж точно не лошадь и не моя мамочка, как Вика. Мне казалось, люди смотрят с балконов и думают, что я крутой и у меня классная подруга. На нее все пялятся с завистью. Мне казалось, что мне сигналят и меня приветствуют. Я был горд и счастлив, как никогда. Но пока надо было дойти до нашего двора.
Ленинаканские дворы похожи на тбилисские – они общие и с общими балконами. Там постоянно есть люди, и незаметно пройти домой невозможно, если это не глубокая ночь. Мы вошли во двор, где, как всегда, были соседи в полном составе. Мужики играли в нарды, женщины орали что-то с балконов, дети бегали. Вдруг жизнь остановилась. Все замерло в стоп-кадре. Мне показалось, что даже зары для нардов повисли в воздухе. Я решил быстро поздороваться и пройти в подъезд, но не тут-то было: Женя, подруга покойной бабки Вардануш, начала кричать своей соседке по балкону – мол, посмотрите, кого Серёжик привел домой.
– Да, да, Женик-джан, очень красивая девушка, жаль, что слепая, – ответила соседка.
На слове «слепая» я притормозил, чтобы понять, о чем речь. Это заинтересовало и детей, и играющих в нарды мужиков.
– Как слепая? – переспросил кто-то.
Соседка усмехнулась тому, что ее никто не понял, и продолжила:
– А если не слепая – можешь сказать, что она в этом бесстыжем сопляке нашла? А он ведь позорит честь отца, и в будний день, средь белого дня водит шлюх из «текстиля» в отчий дом!
Слава богу, Света не понимала армянского, и я это все слышал уже из подъезда. Мы быстро поднимались к нам на второй этаж.
В Ленинакане принято двери оставлять открытыми, особенно когда варят обед или закаты делают. И из одной такой открытой двери вышел мой друг детства Хачик. Он встал как вкопанный. Никто не ожидал меня увидеть с русской девушкой средь белого дня. Я Свету обнял за плечи и сказал:
– Познакомься, Хчо. Это моя Света.
Хачик сглотнул слюну, как орешек, и представился, протянув руку:
– Хачик, очень приятно.
Я предложил ему зайти к нам на чашку чая, предварительно подмигнув, чтобы он и думать об этом не смел. Щелкнул замок, и мы со Светой вошли в дом. Мне все казалось, что дома кто-то есть, я проверил все комнаты. Но мы были одни. Свете понравилась хата, так она назвала мой отцовский дом. И мы сели пить чай.
Сейчас я понимаю, почему женщины так много говорят. Потому что нам самим иногда нечего сказать. Я не хотел говорить, я хотел действовать.
Мы пили чай, и она мне рассказывала всю свою жизнь. Но я ровным счетом ничего из этого не помню. Я даже ее лица толком уже не помню. Помню ее запах. Помню, что у этого запаха был соленый вкус. Помню, что уже была ночь, а у меня – ступор. Я не знал, как начать! Она не замолкала. Женщины всегда ценили во мне то, что я их слушаю. Если бы они знали, что иногда я при этом их не слышу, то, наверное, не дружили бы со мной.
Я опять предложил чаю. Это была уже пятая кружка. Мы все бегали в туалет по очереди. И я прислушивался к ее шуму. Мужики могут писать тихо, на стенку унитаза, а у женщин так не получается. Этот морской шум сводил меня с ума!
Наконец-то она замолчала. Я понял, что надо что-то делать. Ну, что – понятно, но как? Прямо так взять и обнять? А вдруг она обидится и уйдет? Сказать, чего я хочу? Так она сама сказала, что все знает. Я растерялся, и мне стало тревожно, что сейчас все разрушится, как карточный домик. А я его, этот домик, собирал с детства, мечтая войти в него. Я там никогда не бывал, но там, наверное, очень уютно и надежно.
Света прочла мои мысли. Она подошла к выключателю и спросила, есть ли у меня свечи. Я понял намек. Достал свечи из комода – они остались еще с похорон бабушки Вардануш. Мы их зажгли. И Света выключила свет.
Она скинула с себя кофту и попросила снять с нее лифчик. Я напал на нее сзади и жадно искал застежки. Ну, я помнил, у бабули Лизы он застегивался там на много-много крючков. Но у Светы на лифчике крючков не было. Я пришел в отчаянье. Она обернулась и сказала, что у нее застежка спереди. Я открыл для себя первую женскую тайну. И передо мной открылись сразу две прекрасные тайны. Теплые и упругие, они пахли морем. Я сразу сбросил с себя все, что мешало открывать следующие тайны. Света тоже решила мне помочь. И наконец-то я ее обнял. Крепко-крепко. В ушах у меня начал бить барабан, оказалось, что это мое сердце. Я был близок к последнему открытию, я был похож на огонь, который вышел из-под контроля и готов обуглить все на свете. А Света была спокойна и похожа на голубой океан.
А я, как первобытный человек, не знал, что океан опасен для огня. Я даже не успел в него окунуться – сразу погас. От моего огня даже уголька не осталось.
Я чуть не заплакал. Сидел, как после нокаута, сердце так и билось в ушах, но я понимал, что все кончено. Сейчас Света рассмеется и уйдет.
Она, конечно, не была психологом, но если бы она себя неправильно повела, я бы стал инвалидом. Однако Света села рядом, обняла меня и сказала, что я дурак. Но в этом «дурак» было что-то удивительно нежное и родное. Но я не знал, что делать. Мне было неловко.
Наутро мы проснулись и опять обнялись крепко-крепко. У нас было хорошее, но тревожное настроение. Надо было «сходить с хаты», сказала она и быстро оделась. И даже не дала себя проводить. На прощание сказала, что я очень хороший, но «болючий». И шмыгнула в дверь. Я не успел даже спросить, почему я болючий. Больше я ее никогда не видел.
Ленинакан
У человека с оформившейся психикой, если он вынужден пожить какое-то время в Ленинакане, может случиться культурный шок. Тому пример – моя мама. Она так и не адаптировалась к этому городу.
Это единственный город в Армении, где есть городская культура. Остальные, тем более Ереван, не имеют своего лица. В основном они стали городами при советской власти. Население их состоит из репатриантов со всего света. В них нет выпуклой городской мещанской прослойки. Ленинакан же – исключение, он веками жил своей спецификой, не подвергался разрушительным переделкам. Развивался более естественно. Все предприятия, которые были построены в нем в советское время, послужили развитию города, а не разрушению его. И самое главное, что Ленинакан не увеличивался за счет деревень, как искусственно рос Ереван. В Ленинакане до сих пор есть районы, построенные еще в восемнадцатом, девятнадцатом веке, и есть семьи, которые живут в этом городе несколько поколений. Там своя кухня, своя мещанская культура, специфические фундаментальные понятия и ценности, свой колорит. Лично для меня это все дико, но приемлемо с точки зрения городской культуры. Потому что я рос и в Ереване у бабули Лизы, и в Ленинакане у бабки Вардануш.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
