самим и с его близкими. Его владений и короны так сильно домогались, что он, подобно Ироду, должен был пребывать и жить в постоянном беспокойстве. Первым подстрекателем против него был нечестивый злодей, жестокий и беспощадный враг немцев, Богдан Бельский, в прошлом спальник (Cammer-Junker) Ивана Васильевича, которого он толкал и наущал на многие жестокости. Этого изменника царь послал воеводой и начальником над строителями на татарский рубеж, чтобы завершить постройку крепости Борисграда. Когда же крепость была выстроена, злодей посмел объявить, что он теперь царь в Борисграде, а Борис Федорович — царь в Москве. Но титул этот он носил недолго, ибо как только об этом стало известно Борису Федоровичу от немцев, которые были посланы с Бельским, он приказал доставить этого самозванного борисградского царя оттуда в Москву в таких регалиях, какие приличествуют не государю, а такому негодному бунтовщику, как он, а ничего лучшего достоин он и не был. Поскольку, однако (как говорилось выше), царь Борис дал обет в течение 15 лег не проливать крови, то он конфисковал всё его имущество и добро, дав его людям право служить, кому они захотят. У Богдана Бельского вырывают бороду. Одному шотландскому капитану, по имени Габриэль, царь приказал вырвать у самозванного царя пригоршнями всю густую длинную бороду и, в конце концов, сослал последнего в опалу в Сибирь, которая находится в нескольких сотнях миль от Москвы и некогда была завоевана у татар, чтобы у него там прошло cacoethes regnandi[206].[207]
Злоумышляли против царя еще и четыре брата Никитича (о каковых говорилось выше, что они после смерти царя Федора стояли ближе всех к трону и им был даже предложен царский скипетр, от которого они отказались, почему его взял Борис Федорович, хотя и не был призван на то и скипетра ему не предлагали). Они душевно скорбели о том, как поступили с Богданом Бельским.
Некоторое время они держались спокойно и покорно, но в конце концов они решили, что раз Бельскому не удалось добиться своего, то им следует пойти по другому пути, а именно — постараться дать Борису яд и тем извести его. Бориса хотят отравить. Но и им тоже это не удалось, они были преданы своими собственными людьми, из-за этого потеряли все и так же, как и первый изменник, были сосланы в опалу на несколько сот миль вдаль.[208]
После этого Борис стал следить за тем, что он ест и пьет, очень остерегался, приказал многим тысячам московских стрельцов (Strelitzen) день и ночь оберегать его особу, куда бы он ни шел и где бы ни был — в Кремле или когда он ехал на богомолье в монастырь, так что князья и бояре не смогли причинить ему никакого вреда ни ядом, ни мятежом.
Увидев, что ядом и убийством ничего сделать невозможно, дьявол внушил им другую отраву, а именно — прибегнуть к обману, и употребили они для этого весьма удивительное орудие дьявола, так что случилось, как сказал некто: “Non audet Stygius Pluto tentare, quod audet, Effraenis monachus plenaque fraudis anus”[209].
Гришка Отрепьев. Был один монах, по имени Гришка Отрепьев. Его, поскольку он и все монахи были заодно с изменниками и мятежниками против Бориса, подговорили, чтобы он уехал, а для того чтобы все осталось незамеченным, объявили, что он бежал из монастыря. Ему было дано приказание ехать в королевство Польское и в большой тайне высмотреть там какого-либо юношу, который возрастом и обличием был бы схож с убитым в Угличе Димитрием, а когда он такого найдет, то убедить его, чтобы он выдал себя за Димитрия и говорил бы, что тогда, когда его собирались убить, преданные люди по соизволению божию в великой тайне увели его оттуда, а вместо него был убит другой мальчик. Монах Отрепьев находит подходящего молодого человека. Монаха подгонять не пришлось; прибыв на польский рубеж, на Борисфен в Белоруссии (которая принадлежит польской короне), он немедля расставил сети и заполучил, наконец, такого, какого ему хотелось, а именно — благородного, храброго юношу, который, как мне поведали знатные поляки, был незаконным сыном бывшего польского короля Стефана Батория. Этого юношу монах научил всему, что было нужно для выполнения замысла.[210] После обстоятельного наставления он дал ему совет: постараться поступить на службу к князю Адаму Вишневецкому,[211] деду Михаила Вишневецкого, короля Польского, потому что тот живет в Белоруссии у самого московитского рубежа, а когда ему это удастся и он как-нибудь потом найдет благоприятный случай, то пусть с печальным видом и грустными словами жалуется на свое злосчастье и откроет князю, что он прямой наследник Московского государства и младший сын прежнего царя Ивана Васильевича и что, когда он был еще ребенком, на его жизнь посягал и хотел его убить Борис Федорович и т. д. и если бы бог не помешал этому и не внушил преданным людям тайком увезти его, то и убил бы. Пусть он всегда и всюду держит и ведет себя так, как он, Отрепьев, его наставлял и учил. А чтобы князья и другие во всем ему могли поверить (когда он со временем откроется им), монах передал ему еще и золотой крест, который убитому Димитрию был дан при крещении крестным отцом, князем Иваном Мстиславским, и был у мальчика на шее, когда его убили. На этом кресте были вырезаны имена Димитрия и его крестного отца.
Монах отправляется к полевым казакам. После того как монах наладил это обманное дело, он опять вернулся в Россию и отправился к полевым казакам (Feld-Cosaquen) в Дикое поле (ins wilde Feld) распространять среди них слух, что настоящий наследник Московского государства, Димитрий Иванович (которого ныне царствующий царь Борис хотел убить в Угличе), в действительности еще жив и содержится в большой чести у князя Адама Вишневецкого близ рубежа, пусть они направятся к нему, и если они честно поддержат его, то впоследствии он их за это щедро наградит. И посланный монах Гришка Отрепьев не пожалел трудов, чтобы поднять на ноги отряд воинских людей.[212]
Подученный юноша нанялся личным слугою к князю Вишневецкому и держал себя хорошо. И вот, когда однажды князь пошел в баню, а он ему там прислуживал, князь приказал ему что-то принести в баню, он принес не то, что нужно было, князь рассердился, дал ему затрещину и обозвал его сукиным сыном. Тогда он сделал вид, что это очень задело его за сердце,
