— Альбина? – по спине почему-то начинает бить мелкая дрожь. Может ветер усилился?
— Настя. Прости, что сразу не позвонила. Просто в этих обстоятельствах…
— Да я понимаю. Но… Что у тебя было? Тонус?
— Нет. Это были роды преждевременные. Оказалась шейка очень слабая. Мне тут типа операции делали. Ужас. Но всё хорошо. Теперь смогу выносить ребенка и родить в положенный срок. Только меня домой не отпускают. Сказали месяца два нужно вообще лежать. Спасибо тебе.
— Пожалуйста. На моем месте так поступил бы каждый.
— Нет. Не каждый. Настя, прости, но как Андрей? Что-нибудь известно? Не подумай ничего. Я просто переживаю за него. А родители не отвечают на звонки.
— Я не понимаю, — тихо отвечаю я. — Мы с ним не виделись уже три дня.
— Что? Ты ничего не знаешь? Тебе даже не сказали? Я думала, меня одну держат в неведении.
— Альбина, не сказали, что? Что с Андреем? – моё сердце тревожно бьётся в груди.
— Ох... Только сядь.
— Я сижу.
— Андрей попал в аварию Повреждения вроде не сильные, переломы только. Больше я ничего не знаю.
— Что? – я кричу и вскакиваю с лавочки, — Где он? Какая больница?
— Да успокойся же ты. Я сейчас адрес в сообщении скину. Но ты не попадешь к нему. Не пускают никого кроме родственников.
— Напиши, пожалуйста.
— Хорошо, хорошо. Напишу. Ты не переживай, всё образуется. Хорошо, что травмы головного мозга нет.
— Да как же это произошло? Что случилось? Альбина расскажи, — я практически плачу ей в трубку. Сердце колет.
— Настя, да ты что? Успокойся. Он жив. Слышишь, жив. И это самое главное. Он поправится. Поняла?
— Поняла, — мне хотелось бежать к нему.
— Это три дня назад произошло. Когда ты меня спасала. Прямо день несчастий вышел. Я ему из больницы позвонила, попросила твой номер. Он сначала не хотел давать. Но потом всё-таки прислал. А на следующий день я узнаю от отца, что Андрей в реанимации. Кошмар…
— Альбина. Спасибо тебе. Напиши адрес, — я вытираю слёзы, беру себя в руки.
— Сейчас пришлю. Успокойся и попробуй к нему съездить. Может, тебя и пустят. Спасибо тебе ещё раз. Будем ждать новостей и крепиться. Пока.
— Угу. Пока, — я уже бегу на всех порах к остановке, сжимая телефон в руке.
От Альбины приходит смс. Адрес больницы. Но такой улицы я не знаю. И тем более как до нее доехать. Я останавливаюсь, набираю номер такси и вызываю машину. Десять минут длятся целую вечность. За это время я уже успеваю перебрать все варианты. И даже самый ужасный. Что я могу его потерять навсегда.
Меня терзает чувство вины. Ведь он звал меня пить кофе, а я не согласилась. Тогда думала, что он просто спятил, но сейчас этот эпизод кажется незначительной пылинкой.
Это всё из-за меня. Если бы я осталась с ним, не бросила его в клубе, то этого всего не было. Мы бы сейчас может, гуляли или вместе смотрели фильм.
Такси подъезжает и везет меня по нужному адресу. В тревоге и отчаянии набираю Андрея, но телефон молчит.
Мы едем очень долго, петляя по городу. У самой больницы моё сердце вновь ускоряет ритм, кровь шумит в ушах. Все внешние звуки приглушены. Я как на автопилоте расплачиваюсь с водителем и иду к главному входу.
Вечер уже опустился на город, и стало холоднее. Я всматриваюсь в горящие окна. Где-то здесь лежит Андрей…
— Добрый день! – приветствует меня женщина на фильтре.
Какой день? Кто их тут обучает так разговаривать? Ты работаешь в больнице с тяжелобольными людьми. Здесь в принципе не может быть добрых дней.
— Здравствуйте. У вас лежит мой друг Андрей Москвин. Можно к нему как-то попасть?
— Так. Андрей Москвин. Он на реабилитации?
— Я не знаю. Скорее всего, нет.
— Сейчас посмотрим, в какой он палате.
Медсестра щелкает мышкой и смотрит в монитор компьютера.
— Таак... Ой. Да вы что? К нему нельзя.
— А что с ним?
— Это надо у доктора спрашивать. Но, — она опять глядит в монитор, потом на часы, — Арбузов уже ушел.
—Арбузов — это его врач?
— Да. Олег Юрьевич.
— Хорошо. Спасибо. Извините, — смотрю на бейдж, - Лариса Михайловна, а у него сейчас никого нет из посетителей?
— Посещения разрешены до семи вечера. Но у него сейчас никого нет.
— А так к нему приходят?
— Сейчас в журнале посещений гляну, — она открывает темно-серую папку и ведет пальцем по строчкам.
— Да. У него сегодня с утра была Москвина Виталина.
— Спасибо большое. А мне совсем, совсем нельзя?
— Ох, девушка… Вас знаете сколько таких?
— Пожалуйста, мне на три минутки. Мне только увидеть его, — на глазах выступают слезы.
— Ну, ну. Не реви. Положено только родственникам. Родственникам… Точно. Как же я забыла?
— Пустите меня. Я сестра его только сводная. У нас папа один, а мамы разные. Пожалуйста.
— А как докажете?
— Ааа… Я не знаю.
— Жених, что ли? – улыбается Лариса Михайловна.
— Да, — я понимаю, что так шансов попасть больше.
— Хорошо. Надевайте бахилы.
— Спасибо вам большое. Я очень быстро. На пару минут. Обещаю.
— Не дольше, — сердито глядит на меня медсестра.
— Понятно.
— Идите по коридору прямо. Там в шкафу накиньте халат и поднимайтесь на третий этаж. Палата номер тридцать.
— Спасибо.
Я буквально лечу к шкафу. Накидываю поверх плаща белый халат и поднимаюсь по лестнице.
Палата тридцать. Дрожащими руками, но без промедлений, я открываю дверь.
После светлых коридоров в палате оказывается неожиданно темно. Шторы на окне плотно занавешены, горит лишь маленький ночник на тумбе около кровати. Андрей лежит с закрытыми глазами. В тусклом свете едва можно понять, спит или нет?
Одна рука в гипсе, поджата к груди, другая расслабленно лежит вдоль тела. Я тихо подхожу и просто смотрю на него.
Живой! Слава тебе господи! На лице ни царапины. Но я не знаю что с ногами? Они под одеялом. Альбина сказала небольшие переломы... Надеюсь, так и есть.
У меня три минуты. Одна из которых, скорее всего, прошла. Я не хочу его будить. Сон хорошее лекарство. Во сне ты не чувствуешь боли.
Я делаю шаг назад и уже намереваюсь выйти, тянусь к дверной ручке.
— Стой, — слышу я тихий голос.
Я поворачиваюсь. Все же разбудила.
