Я с улыбкой отворачивалась и шла дальше. Сегодня я не обращала внимания ни на зависть, ни на лицемерие. Я была по-настоящему счастлива, потому что верила Хорну. Хотела верить. Потому что была влюблена по уши.
Герра Вилара принесла ворох почты и ежедневное расписание, которое я быстро пробежала глазами. К завтрашнему балу все готово. Зал украшен, еду и напитки привезут лучшие ресторации и кондитерские столицы. Еще месяц назад были заключены договоры и утверждено меню. Королевская кухня не справилась бы с таким объемом работы. План праздничных мероприятий утвержден. Шалир будет гулять неделю. Каждый день – ярмарки, выступления артистов, клоунов, цирковых животных. Вечером фейерверки и танцы на площадях. Еда и вино бесплатны.
Делегация прибыла после обеда. Основной ее состав разместили в двух гостиных домах, полностью выкупленных королевским двором. Принцессу, ее родных и личных слуг – в гостевом крыле дворца. Мои окна выходили в сад, поэтому я не смогла увидеть въезд торжественного кортежа, но по протоколу их должен был встречать сам король.
Эдварда я не видела больше месяца. И, конечно, скучала по лучшему другу. Словно наяву видела узкое бледное лицо с темными от недосыпания кругами под глазами. Представляла, как он холодно и равнодушно приветствует принцессу, мазнув мимо ее ладошки сжатыми губами. Равнодушно расспрашивает о долгом утомительном путешествии, не утруждая себя вникать в ответы переводчика, отворачивается и идет внутрь дворца, отдавая девушку и ее сопровождение в руки дворецкому. Была уверена, что сейчас он ненавидит ее всем сердцем, юную невзрачную навязанную невесту, которая не знает ни нашего языка, ни обычаев, ни традиций Альтеи.
Герра Вилара доложила, что принцессу со свитой разместили, она сейчас отдыхает, а король уединился в кабинете, приказав никого не впускать.
Пневматическая почта дворца выплюнула на стол послание. Я удивленно встала и взяла тубус. Кто бы это мог быть? Я надеялась, что Эдвард все же когда-нибудь забудет обиды и вызовет меня, как делал всегда, когда ему было плохо, но вот только король никогда не пользовался пневматической почтой, предпочитая отправлять письма с гвардейцами.
«Скучаю безумно. Работать не могу. Сбежим?»
Я улыбнулась, узнав почерк Хорна. Взяла в руки карандаш и быстро написала: «С удовольствием. Давай через час в кузнице? Нужно закончить бюст Рема третьего».
Набрала код приемной верховного суда и отправила записку. Ответ пришел сразу: «Не знаю, как выдержу этот час».
В душе потеплело, я оглядела заваленный бумагами стол и решила, что не так уж и занята. Зашла в кабинет секретарей.
– На сегодня все, ухожу в кузницу, – женщины с разной степенью заинтересованности покивали. У Динары на губах мелькнула понимающая улыбка.
Бюст я решила подарить школе в виде прощального подарка. Герра Нарана как-то попеняла, что в фойе школы даже памятника основателю нет, все никак руки не доходят заказать. Портрет Рема я нашла в книгах, осталось вылепить из бронзы его точное подобие. Надеюсь, моих умений хватит.
Основное рабочее место у меня было обустроено недалеко от входа. На постаменте стояла грубая заготовка, рядом был повешен портрет знаменитого короля. Некоторое время я усиленно трудилась, пока не послышался странный шум. Двери кузницы распахнулись, внутрь зашли гвардейцы. Следом за ними король. В простом темном сюртуке, без каких-либо знаков отличия. Я обрадованно шагнула вперед и сделала низкий реверанс.
– Ваше величество, – неужели, Эдвард сменил гнев на милость? Или тоже решил поздравить?
– Работай, работай, – тихо ответил король, махнув рукой, – я просто посижу, посмотрю.
Он уселся на металлический табурет у стены и устало откинул голову назад, упираясь затылком в холодный камень. Телохранители вышли за дверь. Пожав плечами, я вернулась к бюсту. Некоторое время чувствовала пристальный взгляд в спину и вела себя немного сковано, но потом увлеклась и забыла о посетителе.
– Почему он? – в тишине кузницы раздался сдавленный голос.
Я испуганно вздрогнула, вспоминая, что не одна. Медленно развернулась.
– Не знаю, – наигранно легкомысленно пожала плечами, стараясь не замечать боли в глазах друга, – наверное, просто влюбилась.
Эдвард на секунду прикрыл веки. Лицо болезненно исказилось. Я сжала руки за спиной, изо всех сил сдерживаясь, не давая себе шагнуть к королю, по-дружески обнять, похлопать по спине, шутливо попенять на его измученный усталый вид. Как же жаль, что все в прошлом – наша близость, легкость в общении, взаимная поддержка.
– Я никогда не считал тебя дурой, – продолжил говорить король, я поежилась от колючего тона, – ты была лучшей во всем. В учебе, магии, в гордости и чувстве долга. Ты была умной, целеустремленной, не похожей на тех пустоголовых охотниц за ариями, которые бегали за Хорном в школе. Оказывается, я ошибался? Ты такая же, как все?
Тяжело вздохнув, я стянула тонкие перчатки, в которых работала, и отложила их в сторону. На пальце блеснул родовой перстень мужа. Я по его просьбе сжала золото до своего размера и теперь кольцо сидело, как влитое. Как всегда, при воспоминании о Хорне, внутри стало тепло.
– Любовь не слушает голос разума, – ответила тихо, – ей нет дела до гордости и целеустремленности, она слушает только сердце. Когда-нибудь ты тоже влюбишься так, что не сможешь думать ни о ком другом, и ум, и логика откажут тебе. И ты вспомнишь мои слова.
– Влюблюсь? В кого? – горько рассмеялся Эдвард. – В эту худую нескладную испуганную девицу с выцветшими бровями и ресницами?
«Видимо невеста не произвела должного впечатления, – подумала я грустно, – и не произведет, если он до сих пор меня любит. Лучшим решением было бы, действительно уехать из столицы, как предлагал Хорн».
– Твой муж не изменится, – король взял себя в руки, его голос опять стал холодным и бесстрастным, – человек не может кардинально измениться в таком возрасте. Вскоре он вернется к своим гулянкам и любовницам.
– Возможно, – пожала беспечно плечами я, – но у меня будет это драгоценное время, когда он любил меня одну.
– И это время важнее всего?! – Король вскочил на ноги. – Важнее королевства, которое ты отвергнула, всей остальной одинокой разбитой жизни?
– Да, – ответила спокойно, смотря ему в лицо.
Хорн не изменится, потому что, он сейчас и так самый лучший. С него только слетели наносные условности, привитые неправильным воспитанием – легкомысленность, беспечность, ветреность. Стержень остался. Твердый, как гранит, доставшийся Хорну от благородных предков, отшлифованный войной и несчастной любовью.
Некоторое время мы с Эдвардом молча смотрели друг на друга. В его глазах была тоска и мрак. В конце концов, он криво улыбнулся, словно смиряясь, и развернулся к двери.
– Завтра зайдешь ко мне в кабинет после торжественной части, – произнес он уже спиной, – я подписал кое-какие бумаги. Ты должна ознакомиться.
