Плети, мастерица, сегодня твой день.
Суженый твой зайдет за плетень.
В эту ночь, впервые за несколько дней, минувшие с того момента, как Дуся принесла ей сапфировый крест, Тата крепко и без сновидений спала, не мучаясь от необходимости принимать непростое решение. Без креста словно воздух в ее доме стал чище. Да, все правильно она сделала! И душу облегчила, и на других людей тяжесть не переложила. А главное – Софию уберегла.
И все-таки спустя несколько дней сомнения начали посещать Тату. Раз никто, кроме нее, не знает, где спрятан крест, значит, случись с ней что, никто и не поймет, где его искать. Как и много лет назад, она была уверена, что Дуся и Палашка имеют равные с ней права на сапфировую реликвию. Вместе они ввязались в это безумство, а значит, имеют право знать о последствиях. Она, Тата, – лишь хранительница тайны креста, не более, а значит, нужно сделать так, чтобы в будущем его можно было найти.
Рассказать детям о том, что она сделала, было немыслимо, да и не хотела Тата смущать их стоимостью ее секрета. В детях она, конечно, была уверена, но ставить их перед искушением считала неправильным. Как рассказать о реликвии, не рассказывая? Как указать к ней путь, не говоря ни слова? Решение этой проблемы тоже пришло в голову внезапно и осветило, как удар молнии. Ну да, конечно же!
Следующие несколько дней Тата провела за работой. Много лет не разрабатывала она сколков, предпочитая заниматься ремеслом, а не творчеством, но, как всегда говорила ей София, руки-то помнили. Черточки и точки на большом листе плотной бумаги, который Тата раздобыла в бакалейном магазине, ложились каждая в свое место. Совсем скоро сколок кружевной картины был полностью готов, и только опытный глаз мог понять, что на самом деле не сколок то вовсе, а карта, ведущая к месту, в котором был надежно спрятан сапфировый крест шестнадцатого века. Оставалось отдать его Дусе – разделить знание на тот случай, если кто-нибудь из них умрет раньше, чем придет пора явить крест на свет божий.
О судьбе подруги она немного волновалась, пусть и не до конца верила в историю, что за Дусей следили, списывала ее сомнения на шок от известия о смерти Палашки. Все-таки тихим и мирным был их маленький северный город. Сходить проведать ее, а заодно отдать карту или не стоит? Впрочем, долго думать над этим Тате не пришлось. Спустя всего неделю после первого визита Дуся снова заявилась к ней во двор, живая и невредимая.
– Что, решила крест свой забрать? – настороженно спросила Тата. – Так нет его. Я с ним сделала то, что еще сорок лет назад полагалось.
– Что? Нет, чур меня от гадости этой! Вся жизнь у меня из-за этого креста наперекосяк, – закрестилась вдруг Дуся. – Пришла тебе рассказать, что убийцу Палашкиного задержали. Арестован он, так что можно больше его, супостата, не бояться.
– Да ты что?
– Он после убийства из города-то уехал, но вернулся, чтобы крест найти, а его семья-то Палашкина и опознала. В общем, не успел он на меня напасть, поганец. Теперь повторит путь своего папаши-каторжника, да так им и надо! Я и пришла-то сказать, что можно по улицам ходить, по сторонам не оборачиваясь. А крест… Пусть там останется, куда ты его на хранение определила. Не хочу я его больше видеть никогда в жизни. Так что бывай.
Авдотья тяжело поднялась с табуретки и пошла к выходу, словно слепая.
– Дуся, ты заходи ко мне, – вырвалось у Таты. – Что ж нам теперь с тобой делить? Давно уж я простила детскую твою глупость.
– Жизнь порознь прожита, Тата, – глухо сказала подружка детства. – Больше времени мы с тобой врозь провели, чем вместе. Не склеишь уж того, что было, не вернешь. Отдельные у нас жизни и дороги, так что больше уж не приду к тебе. Ты прости меня за все.
– Погоди, Дуся!
Тата бросилась к комоду и достала из нижнего ящика пухлую папку сколков. Она достала недавно законченную карту и протянула подруге:
– Вот, возьми, я тут зашифровала, где крест спрятала. Хочешь – скажу.
Авдотья Бубенцова покачала головой.
– Нет, не хочу знать. И карта мне эта без надобности. Один раз я уже тайник порушила, второй ни за что не буду. Ты вот что, Тата! Дай мне на память о нашей юности какой-нибудь другой твой сколок. Уж как ты их умела рисовать, я всегда завидовала. Любую мелочь, травинку, букашку замечала и в кружевной узор превращала. Никогда у меня так не получалось. А лист кленовый помнишь? С прожилками и изморозью, как живой. Уж как София Петровна этот твой сколок хвалила! Я его сплести хотела, а попросить у тебя стеснялась.
– На, вот. – Тата вытащила из пачки бумажных листов тот самый, на котором был нарисован сколок прихваченного морозом кленового листа. – Забери на память, Дуся.
– Спасибо.
Подруга бережно взяла бумагу с рисунком и, не оглядываясь, вышла из дома. Тата услышала, как стукнула калитка во дворе, и стало тихо, словно во всей этой долгой и запутанной истории была наконец-то поставлена точка.
* * *
Дежурство выдалось хлопотным – ночью пришлось выезжать на бытовое убийство. Хотя раскрыть его удалось практически по горячим следам (эка невидаль, два собутыльника, отец и сын, не поделили что-то по пьяни, и один ударил другого ножом в грудь), работы было немало, да и кровищи тоже, поэтому поспать удалось часа два, не больше.
