Некоторое время они ехали молча.
— Знаете, что я думаю? — нарушила наконец Рита молчание. — Наверное, наш поселок стоит на древнем индейском кладбище!
Майя, которая как раз прикуривала очередную сигарету, судорожно закашлялась.
— Ох, вы правы! — покачала головой Рита. — Какая я глупая! Древнее кладбище вряд ли бы сохранилось — здесь ведь была война.
Майя Денисовна глянула в сторону девушки, отметила, как побелели костяшки пальцев, стиснувших руль, и мягко поинтересовалась:
— Может, все-таки лучше я поведу? У меня есть права.
— Я в порядке! — видимо, в подтверждение слов Рита лихо затормозила перед самой "зеброй". — А можно вас кое о чем спросить?
— Попробуй, — пожала плечами Майя, оглядываясь на жалобно пискнувшее ведро.
Рита наконец оторвала остекленевший взгляд от дороги и обернулась к соседке.
— Вы — ведьма? — выдохнула девушка. — Вы ведь рыжая, и вообще…
— Ведьма. Но только на время экзаменов, — невозмутимо ответила Майя, помолчала немного, дожидаясь, когда машина снова двинется с места, а после добавила, понизив голос:
— И вот еще что…
— Ага? — Рита нервно скосила глаза на пассажирку.
— Завязывай со второсортной фэнтезятиной, пока не поздно!
* * *
— Как же прекрасно, когда наконец наступает тишина! — подумала Катерина, открывая глаза. Некоторое время она разглядывала относительно белый потолок с желтоватым пятном в углу и тоненькой сеточкой трещин вокруг матового светильника. Наконец пришла к выводу, что потолок — не ее, и перевела взгляд на стену. Стена тоже не имела никакого отношения к ее дому. Таким отвратительным цветом — то ли болезненно-бежевым, то ли обморочно-салатовым — она бы свой дом не изуродовала. Сколько Катерина видала интерьеров, подобный унылый цвет ей попадался только в одном месте. Наконец она оторвалась от созерцания стены и обратила внимание, что тишины больше нет: в комнате, или — если уж признать неизбежное — больничной палате раздавался приглушенный плач.
Катерина обернулась, окинув палату взглядом: она оказалась одноместная и почти уютная, разве что основательно зарешеченное окно слегка настораживало. У окна стояли двое людей, солнце сияло за их спинами, а лица оставались в тени. Единственное, что Катерина могла сказать почти что с уверенностью: мужчина — судя по одежде — был врачом, а женщина…
— Мама? — удивленно спросила Катерина. — Не надо, не плачь, пожалуйста. Я в порядке, правда.
Женщина судорожно всхлипнула, прижимая носовой платок к губам, и шагнула было вперед, но врач удержал ее.
— Давайте-ка, я сначала кое-что у вас спрошу, — дружелюбно обратился он к Катерине. — Назовите последнее, что вы помните. Быстро и не задумываясь.
— Линейку. Танькину. Я ее уронила. Линейку в смысле, не Таньку. — бодро отчиталась Катерина. — Это наша секретарша, — на всякий случай пояснила она.
— Так-так, хорошо, — одобрительно кивнул доктор, записывая что-то в блокнот.
— А еще я помню Тварь, — добавила Катерина. — Мерзкую черную Тварь-из-пианино, которая сначала напала на моего домового, а потом на меня — в лифте.
Женщина заплакала еще горше. Врач подхватил ее под локоть и отвел к самому окну, так что оба человека стали силуэтами в ореоле солнечных лучей. До Катерины доносились обрывки фраз: доктор понизил голос, но как-то не слишком успешно — проще было бы выйти для разговора из палаты.
— Последствия шока… нестабильное состояние… длительное лечение… — да уж, это не те слова, которые хочется слышать человеку ясным солнечным днем, особенно если этот человек уверен, что здоров. Ну, или почти здоров — правая рука побаливала, но не слишком. К тому же, доктор Катерине не понравился: с какой стати он не позволял ее матери подойти ближе? Вряд ли палата — в лепрозории, скорее уж похоже на психушку.
— Мам, а муж сегодня зайдет меня навестить? — повысила голос Катерина. — Позвони ему, пожалуйста, прямо сейчас. Или дай мобильник мне, если это здесь не запрещается.
Женщина зарыдала в голос, изредка выдавливая сквозь всхлипы безрадостные фразы — точь-в-точь, как только что доктор:
— Бедный мальчик… авария… такое горе… не может смириться…
Катерина свесила с кровати ноги, машинально отметив, что тапки и пижама — ее собственные, а не абы какие, вот только и то, и другое она уже несколько лет, как выбросила. Она встала, поморщилась от внезапного звона в ушах, и, не долго думая, уселась прямо на пол. Рука продолжала ныть, но это не беспокоило, даже наоборот — утешало: откуда-то Катерина знала, что боль для нее важна.
— Вы должны понять, — обратился к ней доктор. — Домовые и прочие подобные… гм-м… видения — всего лишь ваша защитная реакция. Попытка отгородиться от реальности, вызванная тяжелой утратой…
Это было уже слишком. Слишком прямолинейно для такого жестокого откровения, и оттого абсолютно неубедительно.
— Док, а почему у меня рука болит? — перебила врача Катерина. — Я с санитарами подралась, или, может быть, резала вены из-за тяжелой утраты?
Она рывком задрала рукав, ожидая увидеть синяк или шрам, и действительно увидала — живописный радужный отпечаток челюстей, вполне антропоморфных, но раза так в три больше человеческих.
— Развлекаешься? — Катерина вскинула голову и насмешливо посмотрела на людей. — Вот что я тебе скажу, тварь! Это, — помахала она больной рукой. — Меня укусил мой собственный, мой родной домовой. И никакая сволочь не убедит меня, что его не существует! Как и моего мужа. Ясно тебе, выродок струнно-клавишный?
Унылые стены сделались еще более блеклыми, а после и вовсе растаяли — вместе с фигурами, у которых так и не оказалось отчетливо узнаваемых лиц, но, по крайней мере, и пуговичных глаз — тоже. Прежде чем вокруг сгустилась тьма, Катерина успела заметить, что пижаму сменили привычные джинсы и блузка.
А потом голос, низкий, раскатистый, совсем не похожий на лепет безлицых фигур, строго спросил Катерину:
— Что же ты, дурная девка, натворила, коли домовой на тебя так прогневался?
* * *
Не дожидаясь окончания шоу под названием "Я-сейчас-припаркуюсь-по-правилам-все-будет-хорошо-ой-мама!", Майя Денисовна выскочила из машины, дозваниваясь сыну. Отыскать его она смогла далеко не сразу: оцеплен теперь был не только пресловутый бизнес-центр, полиция перекрыла все ближайшие переулки, так что Алексею пришлось бросить машину почти в двух кварталах от места встречи. Рита остановилась и того дальше. Падких на чужое горе зевак-фотографов уже давно разогнали, но людям, искренне желающим узнать судьбу своих близких, повезло не намного больше. Ни слезы, ни попытки показать документы никому еще не помогли приблизиться к зданию, людям раз за разом повторяли одно и то же: "Это бесполезно!" Полицейские не лгали: невозможно было сказать наверняка, кто находится в здании, сколько их — сломанный турникет сыграл с системой сквернейшую шутку.
