Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Тот, казалось, потяжелел, и таща его в спальню, я не могла отделаться от иррациональной мысли, что Другая Мать положила – подложила – в него что-то, что может меня опорочить. Я опустила его на пол, щелкнула замками и подняла крышку.
В лицо мне взметнулось облако перьев и шерсти, сверкнули когти; я опрокинулась назад, опершись на ладони. Кот – а это был кот – мгновенно умчался, оставив поверх моих вещей отпечаток своего тела, ворох кровавых перьев, клочья своей белой шерсти и две крохотные, судорожно сжатые птичьи лапки.
На секунду оцепенев от ужаса, я поняла, что случилось, и поняла, что все произошедшее совершенно невинно (насколько может быть невинным незаконное проникновение и убийство). Другая Мать рылась в моем чемодане и, видимо, оставила его открытым, а позже закрыла, не заметив, что кот поймал птицу и нашел уютное местечко, чтобы расправиться с ней и съесть. Я перебрала свои вещи, припорошенные окровавленным пухом – ночную рубашку в цветочек, тесноватую в груди, которую мне все равно не разрешили бы здесь носить; маленького плюшевого ослика по кличке Доу, весьма потрепанного; несколько книг (на одной по-прежнему красовалась печать библиотеки Бруклинской академии для неблагополучных девочек). Мои пожитки казались такими убогими, жалкими, стыдными. Зачем я взяла эти вещи с собой? Я выкинула все, что было внутри. Сдала чемодан на хранение. Он, наверное, и ныне там.
В ту ночь я лежала под простыней, подоткнутой так туго, как будто меня перебинтовали, и никак не могла уснуть. Я прислушивалась к незнакомым звукам, всматривалась в темноту за высоким незанавешенным окном, где шевелились и подрагивали шелестящие ветви. Слезы в правой и левой ушной раковине остывали одновременно. Иногда по виску скатывалась новая слеза и попадала в ухо. Ослик Доу, мой милый ослик Доу! Мне казалось, я убила его и при этом сама стала жертвой; мне казалось, что школа заставила меня сделать это. Но постепенно печаль ушла. Я чувствовала, как выдохи невидимо клубятся в воздухе над моей кроватью и сменяются вдохами. Кто-то вошел в открытую дверь и внес лампу; длинные треугольники света скользнули по полу, по моей кровати, изгибаясь, заползли на стену, промелькнули под потолочными балками и скрылись. «Она приехала. Она еще не доказала свою ценность, но школа узнала свою хозяйку, – проговорила я про себя о себе. – Она улыбается. Ложится щекой на подушку. Она засыпает».
Я улыбнулась. Легла щекой на подушку. Я уснула.
Так завершился мой первый день в Специальной школе.
Документы
Отрывок из «Наблюдений очевидца»
О методах слушания
Сколько бы мы ни рассуждали о слушании, рано или поздно все сводится к ушам. Тренировка слуха в Специальной школе составляет важнейшую часть программы. Обучающиеся по несколько часов прислушиваются к различным звукам, издаваемым ветром: шороху плюща о каменную стену, шелесту сухих листьев на игровой площадке и в саду, ударам веревки о флагшток, скрипу заостренной палочки об оконную раму, хлопанью тяжелых простыней с застарелыми пятнами, вывешенных на просушку. На следующем этапе обучения они переходят к более тихим звукам: ком земли, скатывающийся по склону муравейника; звук раскрывающихся розовых лепестков; приземление мухи. Прогуливаясь по территории школы, я несколько раз натыкался на одинокую неподвижную фигуру в черном, с ногами, покрытыми гусиной кожей, и сопливым носом, с напряженным лицом прислушивающуюся к кусту или свесившуюся в колодец, навострив ухо и слушая происходящее в его глубинах. Когда я впервые увидел это зрелище, мне стало смешно, но вскоре я привык и иногда даже стал останавливаться и слушать вместе с учениками, пытаясь услышать то, что слышат они.
По неопытности я сделал вывод, что тихое постукивание, скрип и шорох весьма напоминают звуки, издаваемые мертвыми, и потому призваны натренировать ухо учащегося. Голоса мертвых не похожи на человеческие. Их отличает безличность и отрывистость, из-за чего слушать их долгое время очень сложно; внимание начинает блуждать, а голоса – сливаться с фоновым шумом. Часто возникает ощущение, что мертвым именно это и нужно. Люди, наделенные богатым воображением, порой слышат в завываниях ветра слово или несколько слов. Так и ученики Специальной школы в треске лопнувших семян травы, в жужжании слепней пытаются уловить крупицы смысла.
Сначала я предположил, что это обучение по аналогии, и, культивируя в учениках слуховую парейдолию [21], их учат улавливать рациональные крупицы в шипящей, шелестящей дикции умерших. Но нет. По всей видимости, мертвые умеют говорить не только через горло опытного медиума, но и посредством любых случайных звуков; любой объект нашего мира мог стать для них порталом, горлом; любой предмет, издающий звук путем соприкосновения с другим предметом, мог исполнять роль языка, зубов, нёба, альвеолярного отростка [22].
Но как такое возможно? «Вероятно, для мертвых нет большой разницы между человеком и капустным листом, объеденным гусеницами, – объясняет директриса Джойнс. – Капустный лист тоже может чувствовать себя особенным. Мы гордимся принадлежностью к человеческой расе исключительно из-за своего парохиализма [23]. Стоит ли льду гордиться тем, что он не вода? Некрофизика учит, что люди и неодушевленные предметы как лед и вода – суть разные состояния одной субстанции».
Не могу сказать, что ее слова полностью меня убедили, но сама вероятность того, что директриса права, заставила меня проникнуться к окружающему миру сердечной симпатией. Мне стало казаться, что все окружающие меня предметы являются мне если не родными сестрами и матерью, то, по крайней мере, сестрами и братьями двоюродными, троюродными и так далее. Теперь я часто вижу фамильное сходство между собой и вымощенным плиткой углом общественного туалета или тряпкой, которой заткнута дыра в оконной раме.
Однако нельзя завершить разговор о слушании и слухе, не упомянув о перемене во взглядах директрисы, произошедшей в недавнее время. Хотя согласно официальной теории Специальной школы все звуки семиотичны, если слышащий их понимает – принцип, установленный самой директрисой, – ее частные взгляды претерпели трансформацию. Она уже не убеждена в том, что даже человеческая речь семиотична. Тот факт, что мы понимаем ее, вовсе не означает, что в ней есть смысл; даже пятна плесени могут напоминать лицо, но это не значит, что они лицом являются. То, что мы воспринимаем как рациональный разговор, вполне может оказаться лишь шорохом, подобным шороху листьев.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
