Книга Русский - Юрий Костин

В жизни Сергея Самуиловича Сосновского наступил новый день. Он начался с тяжелых раздумий и тоскливого хаоса в голове, вызванных тревожными снами беспокойной ночи. Продолжение дня пока тоже не сулило ничего хорошего. Привольский не объявился, табличка, оставленная ему в наследство Плукшиным, похищена, а уж куда делись остальные четыре, оставалось только гадать.

В институте директора ожидал новый сюрприз: на службу не вышел начальник охраны Устинов.

Пропажа уволенного накануне институтского товарища и соратника Гриши Привольского насторожила и до крайности расстроила Сергея Самуиловича. А исчезновение сильного, верного и честного Устинова повергло в состояние, близкое к депрессии. Впервые за долгие годы Сосновский вспомнил про церковь. В порыве тоски он даже засобирался в ближайший храм, чтобы поставить свечку и помолиться, но сразу вспомнил, что так до конца и не определился, к какой из церквей склоняется его измученная наукой типично советская душа.

Сосновский тратил много сил на то, чтобы в глазах сослуживцев выглядеть прагматиком, а порой даже казаться бессердечным солдафоном. Но сердце у него было доброе, и наедине с самим собой Сергей Самуилович частенько поругивал себя за придирки, несдержанность и эмоциональные разносы, которые устраивал подчиненным. Сосновский и правда бывал чересчур резок и в своей несдержанности доходил до несправедливых обвинений и обид. Но он очень быстро оттаивал, поэтому многие величали его «добрым вампиром» и были недалеки от истины.

Поскольку он проводил все свободное время на работе, а домой ездил исключительно для того, чтобы поспать, у Сосновского не было друзей. Нет, он хотел считать, что работает в коллективе единомышленников, в команде, где все, признавая за ним право на твердое руководство, уважают его за многочисленные таланты и дружески любят. К тому же эта любовь, как он позволял себе думать, должна была подкрепляться чувством благодарности за щедрость в выдаче как честно заработанных, так и не совсем заслуженных бонусов — своего рода аванса за будущую самоотверженность в труде.

Будучи человеком большого ума и проницательности, Сосновский предполагал, что может ошибаться в людях, но заставлял себя хотя бы иногда питать иллюзии.

Отношения с Привольским всегда стояли особняком. Он верил в дружбу со своим ближайшим помощником и когда-то сам готов был пойти за него в огонь и в воду. Со временем положение Сосновского укреплялось, он отдалился от сокурсника, но все равно считал его своим товарищем, хотя сам все чаще вел себя с ним так же, как и с остальными должностными лицами Центра.

Дверь кабинета неслышно отворилась.

Секретарша принесла чай с английским печеньем. Сергей Самуилович всегда одинаково начинал свое утро: просматривал газетные заголовки, кое-какие материалы прочитывал, пил чай. Обязательно с печеньем или с шоколадкой. Сегодня же Сосновский к чашке даже не притронулся. Он до боли в груди укорял себя за то, что так легко и просто принял заявление Григория Аркадьевича об увольнении.

«Эх, Гришка, Гришка, сколько всего мы с тобой пережили вдвоем… Даже девчонка у нас была одна на двоих, пока ее Эдик не отбил. А как на Эльбрус ходили, в стройотрядах вместе чудили, в спектаклях играли!»

При этих мыслях Сосновский вдруг так сильно вздрогнул, что опрокинул на себя чай и залил рубашку и брюки. Ногам тут же стало горячо, но он, не обращая на это внимания, шлепнул себя ладонью по лбу, вскочил из-за стола, быстро прошелся по кабинету и, остановившись у окна, выпалил:

— Бобо!

Сергей Самуилович вспомнил кровавую надпись на стене в квартире Плукшина, и неожиданная страшная догадка, будто электрический ток, пронзила все его существо. Застучала в мозгу, заколола в сердце…

Так как Вилорик Рудольфович учился с ними на одном факультете, он не мог не ходить на спектакли студенческого театра. И наверняка помнил поставленную ими с Привольским комедию, для которой они придумали название «Сатира мира». Темой постановки был юмор разных стран, а идеологией — победа советского юмора над низкопробными образцами жанра из буржуазных стран. В этом спектакле Привольский изображал комика испанского театра.

А комиков испанских театров называли… бобо.

Неужели Плукшин перед смертью дал ключ к разгадке имени своего убийцы? И пригодиться он мог только Сосновскому, и никому больше.

Итак, убийца профессора — «бобо», Григорий Аркадьевич Привольский, лучший друг Сосновского, соратник, почти что брат?! Но почему? Ради славы? Из-за денег?

«Какой еще славы?! Чушь, бред сивой кобылы, — размышлял Сергей Самуилович. — Если только… деньги?»

Что ж, деньги вполне могли стать причиной превращения Привольского в Иуду. Деньги он любил всегда, относился к ним с почтением и бережливостью, многим казавшейся чрезмерной. Тратил он их крайне редко, покупки совершал с присущей всем скрягам щепетильностью, выводившей из себя людей широких, каким с юных лет был Сосновский. Тот готов был последнюю рубашку с себя снять. В студенческие годы именно его стипендия заканчивалась первой, зачастую прямо в день выдачи. Ее пропивали всем миром в пивной на улице Пушкинской или же проедали в пельменной или чебуречной на Чернышевского…

Привольский являл собой полную противоположность. Уже будучи ответственным и высокооплачиваемым сотрудником влиятельного научного центра, он продолжал ездить на службу в неприлично затертом пиджаке. Сосновскому порой в сердцах хотелось подарить своему подчиненному и сокурснику новый комплект одежды. Он даже про себя окрестил его «Корейко», но в итоге смирился, предпочитая не обращать внимания на внешний облик товарища, чьи успехи в научной работе с лихвой компенсировали несуразности бытового поведения.

Но как можно заработать деньги, похитив таблички из тайги?

Очевидно, именно Привольскому принадлежала львиная доля лавров за открытие в районе Подкаменной Тунгуски. Конечно, кто спорит: итальянцы — молодцы. Их настойчивость и самоотверженность привели-таки экспедицию к озеру Чеко, которая и подтвердила самую что ни на есть спорную гипотезу. С российской стороны только Привольский поддержал поиски в этом районе. Сосновский теперь вспоминал их долгие споры на эту тему. В итоге экспедицию все-таки снарядили, но финансировалась она на иностранные деньги, что позволило итальянцам не только присвоить себе авторство находки и поделить с нашими звание первооткрывателей, но и претендовать на право собственности на найденные таблички.

Ну, а уж после случился скандал: когда находку засекретили, а итальянцев просто прогнали взашей, правда, вернув деньги. Не исключено, что их праведный гнев охладили вполне серьезными предупреждениями об ответственности за разглашение или даже прямыми угрозами.