— Нет! Своими глазами видел. Лежит в красном уголке. Неловко мне стало. Не знал, как быть, вот и пришел к тебе за новым советом. Что теперь делать станем? — дрожал Гном.
— Не мог, паскуда, еще с месяц помучиться! — повеселел «президент». И, повернувшись к Гному, сказал: — А тебе к следователю с тем же разговором идти.
— Так нет Бондаря!
— Что с того! Имя его осталось! Есть у нас новый начальник. Пусть знает, что мы и жмура не щадим!
— Как мне с приезжим? Один на один не удастся.
— Ты с кем артачишься? Лепи при всех. Меньше подозрений. У них такое объективностью зовут. Вот и врежь по ней. Как говорил. Ни слова из «тыквы» не вытряхни. Понял?
— Понял.
— Беги! — хохотнул «президент» вдогонку Гному.
— Послушай, «президент», ай верно, на что нам теперь Бондарь? Ведь нет его. Околел. Зачем Гнома послал? Кто ж жмуру мстит?
— Покойника хулить грех…
— Грязно это…
— Все с одной миски едим, а решаешь все сам! — раздались голоса с нар.
— С вами только говно с одной миски жрать! — рявкнул «президент».
— Почему?
— Завидовать нечему. Попрекать не станете!
— Нет! Но ты объясни!
— И так понятно! Распутает следователь дело это и в органах поймут кое-что. Запретят начальству лагерей «сук» выкармливать да работать с ними, подсылать к ним. Надо, чтоб дело громким стало. Чтобы до сведения Москвы дошло.
— Ну и что?
— Что! Оттуда или комиссия или приказ будет.
— А нам какое дело?
— Вам какое! Мне здесь еще долго сидеть. Бондаревские дела раскроют. В них, сами знаете, все сведения от кого? От «сук». Новый начальник живо смекнет. И чтоб на него не капали, своих «сук» заводить не станет. И с нами отношения изменит… Считаться будет. Как с силой. А мы ему, коль надо, сексотов из своих кентов подсунем. Надежных… Чтоб темнили… И еще. А ну как фартовый этого фрайера пришил? И тут надо на Бондаря следствие выводить. Мол, он послал кого-то из своих… Скальпа загробить. А какой с мертвяка спрос? Закроют дело и наших трясти не будут. Всем хорошо. Одним «сукой» меньше стало. Нам спокойнее. И следователю работы убавилось.
Гном тем временем говорил с Яровым. Как учил «президент». «Лепил» при всех. Без оглядки. Лишь в сторону покойного косил трусовато:
— Певекский этот жмур. С ним наши там отбывали. Сказывали, в карьере поначалу работал. В бригаде интеллигентов. А потом его к ворам перевели.
— В барак?
— В барак и в бригаду.
— А почему? — удивился Яровой.
— Начальство так решило. Ему видней. Может, и виноват был в чем. Проворовался или еще чего…
— Когда он сел?
— Говорят, до войны…
— А за что? — Яровой достала блокнот.
— По службе неприятность вышла. А какая — не знаю. А потом он собачьим «бугром» заделался.
— Это что за должность? — рассмеялся Яровой.
— Ну, на собачатнике. Наверное, там и «сукой» стал.
— В каком году он с общих работ был переведен в зону?
— В сорок шестом.
— Кто был в это время начальником лагеря? — спросил Яровой у Трофимыча.
— Игорь, — кивнул тот головой в сторону Бондарева.
— А до войны?
— Тоже он, — отвернулся Трофимыч.
— Здесь он отбывал наказание, в этом лагере? — повернулся Яровой к Гному.
— Нет. Его певекские только знают.
— А когда он освободился?
— В прошлом году.
— Кто его знает лучше всех? Гном усмехнулся. И показал пальцем на Бондарева:
— Он! «Сука» этот только на него работал. На одного.
— Так, так, — глянул Яровой на Гнома, на окружающих и спросил старика: — А как это стало известно ворам?
— Да очень просто. Проверили «суку». Хотя подозревали давно. Ну и убедились.
— А как?
— Сказали при нем навроде нашим удалось достать коньяк «Три листика», тройной одеколон. Ну, мол, сегодня будем тепленькими. А через полчаса Бондарь ворвался в тот барак и давай шмонать[12]всех и вся. А потом «бугра» вызвал и спрашивает: где, мол, одеколон спрятал? Тот и говорит— «суку» твою нашли. Мол, хреново работаешь. Мы разыграли тебя. Избил он тогда нашего «бугра».
— А доносчика?
— За что сексота бить ему? — ухмыльнулся Гном.
— Я не об этом. Что с ним сделали?
— Враз на собачатник.
— А жил он где?
— Там же, — рассмеялся Г ном.
— В том же бараке?
— Да нет, в собачатнике.
— И сколько?
— Никто не считал…
— А «мушку» кто ставил?
— Не знаю.
— Бондарев его на собачатник отправил?
— Нет. Сам ушел. Его бы прикончили после «шмона». Но он с охраной улизнул. Хотел начальник к работягам его, а те забузили.
— Они ведь тоже кайфуют. Потом — к интеллигентам. Те тоже крик подняли. Ну а к «душегубам» отправлять не рискнул. Там бы его враз укокошили.
— А почему не «пришили»? — прищурился, словно прицелился, молчавший доселе Трофимыч.
— Чем? Стрелять нечем было, сами знаете. С ножом не подойти. Он даже до ветру с собаками ходил. А спал тоже под их охраной.
— В столовую он тоже с собаками ходил? — усмехнулся Трофимыч.
— Не ходил он вместе со всеми. Ему с кухни отпускали.
— Так на кухне тоже ведь зэки! — допытывался Трофимыч.
— Ну и что? Ему собачьи обеды давали. Так он сам попросил. Сдохнет он — сдохли бы и собаки. За него, может, и ничего бы не было, а за собак век свободы не увидишь. Вот и боялись повара сделать что-нибудь.
— Не темни, кино для всех привозят. Скажешь, он в кино не ходил?
— В Певеке кино первый раз когда показали? Лишь нынче. Его там уже не было, — отпарировал Трофимычев выпад повеселевший Гном.
— Брешешь ты, что никто на него управу не мог найти, — взбеленился Трофимыч.
— Бондарев его охранял хорошо. Ведь, что ни говорите, много лет этот «сука» на него работал. Скольких заложил! — вздохнул Гном.
— Если это так, то почему он не отправил его в другой лагерь с таким же режимом? Какой был смысл держать человека у себя, ежедневно подвергая опасностям его жизнь и озлобляя его присутствием всех заключенных Певекского лагеря? Что-то тут напутано, — сказал Яровой Гному.
