– Однако мы и представить себе не могли, до чего трудно вам здесь приходится! – признался Явен. – Мне и сейчас страшно подумать, как вы здесь голодали… – Астано показала ему кусочек «осадного» хлеба, который специально для этого сохранила: коричневатую корочку, похожую на древесную стружку; хлеб в последние недели осады пекли из небольшого количества ячменной или пшеничной муки грубого помола, смешанной с соломенной трухой и солью.
– Вот уж соли у нас было сколько угодно, – сказала Астано. – Не было лишь того, что ею полагается солить.
Явен улыбнулся, однако мрачные морщины у него на лице так и не разгладились.
– Ничего, Казикар нам еще за это заплатит, – сказал он. – Мы его заставим!
– Ах, и ты говоришь о плате… – промолвила Сотур. – Значит, мы теперь купцы?
– Нет, сестренка. Мы воины.
– Нет, а вот с нами, женами воинов, их возлюбленными, матерями и сестрами… как будет Казикар расплачиваться с нами?
– Да уж как получится, – мягко ответил Явен и обнял за плечи Сэлло, сидевшую с ним рядом на школьной скамье.
Эверра заговорил о чести города, об оскорблении, нанесенном нашим великим Предкам, о необходимости мести. Явен слушал его внимательно, но больше о войне не сказал ни слова. Зато принялся расспрашивать меня о том, как мне жилось у жрецов, что мы делали в Гробнице Предков и какие древние документы и реликвии спасали. И когда я рассказывал ему об этом, то видел перед собой лицо прежнего Явена, страстно любившего историю, эпос и поэзию и с таким вдохновением руководившего нами, когда мы «возводили» на вершине холма в Венте старинную крепость Сентас. Мне вдруг захотелось спросить у него, что он думает насчет «новых» поэтов. Возможно, подумал я, наш Явен когда-нибудь станет Отцом Аркаманта, а я буду учителем в его школе и тогда непременно дам ему прочесть «Превращения» Дениоса – пусть и он откроет для себя целый новый мир… Впрочем, все это были только мечты, по-настоящему я себе подобной возможности не представлял. И все же под воздействием мыслей об этом я рассказал Явену и о том, как мы еще в самом начале осады декламировали в мужской Хижине, где нас заперли, «Мост через Нисас» и все собравшиеся там мужчины хором ревели «У стен высоких Этры…». В общем, кончилось все тем, что мы прямо там, в классе, тоже принялись декламировать баллады, и Явен вел нас своим звучным голосом, и кое-кто из моих учеников, отощавших за время осады малышей, потихоньку прокрался в класс, чтобы послушать этот странный хор. Ребятишки с округлившимися от изумления глазами и не понимая, что происходит, смотрели на молодого высокого воина, который, радостно смеясь, с воодушевлением выкрикивал строки прекрасной поэмы Гарро: «Спасалось бегством войско Морвы, // Ее храбрейшие сыны бежали…»
– Снова и снова, – услышал я вдруг шепот Сотур. – И так далее, и тому подобное… – Она не выкрикивала вместе с нами патриотические стихи, и вид у нее был несчастный и растерянный. Заметив, что я смотрю на нее с пониманием и сочувствием, она резко отвернулась.
Всю ту осень после осады мы наслаждались одним из самых сладостных удовольствий – освобождением от непрерывного, сильнейшего напряжения и постоянного страха. В этом ощущении легкости и избавления от гнета, по-моему, наиболее ярко и проявляется свобода, ибо оно позволяет душе как бы воспарить над миром. И в Аркаманте царила атмосфера всеобщей терпимости и доброты. Люди были благодарны друг другу за то, что пережили вместе и выжили, несмотря ни на что. И теперь могли сколько угодно радоваться и смеяться, и действительно смеялись.
В начале зимы домой вернулся и Торм. Всю осаду он прожил где-то в городе, а не в Аркаманте. Временный диктатор учредил особое войско, состоявшее из тех, кто еще только учился военному делу, и воинов, которые в силу полученных ранений или по старости уже в армии не служили. Эти отряды были призваны оказывать всемерную помощь городской страже, стеречь крепостные стены и ворота, патрулировать улицы, а также порой выполнять функции пожарных и охраны общественного порядка. Войско, в котором служил Торм, немало помогло городу, защищая его и бесстрашно отражая огневые атаки противника. Сперва этих воинов многие считали настоящими героями, однако они все чаще стали принимать участие в казнях торговцев с черного рынка и вообще всех, кто припрятывал провизию, а также тех, кого подозревали в предательстве, и в итоге люди стали их бояться. Больше всего они боялись тех расследований и допросов, которые воины этого особого полка проводили всегда с особой жестокостью. Понемногу их стали обвинять в том, что они слишком широко и чересчур вольно пользуются данной им властью. Впрочем, через несколько дней после освобождения Этры это войско было распущено – после того, как временный диктатор подал в отставку, передав всю полноту власти Сенату.
Торму исполнилось всего семнадцать, но выглядел он значительно старше да и вел себя как взрослый мужчина, мрачный, замкнутый и молчаливый.
Он привел с собой в Аркамант и Хоуби. В порядке вознаграждения за службу он попросил, чтобы Хоуби освободили от работы в гражданской армии и передали ему в качестве личного телохранителя. Как и Меттер, телохранитель Отца Алтана, Хоуби спал теперь у дверей комнаты своего хозяина. Он по-прежнему брил себе голову и стал куда крупнее Торма, но не заметить их сильнейшего сходства друг с другом было невозможно.
Причиной возвращения Торма в родной дом послужила помолвка Астано. Мать Фалимер так и не одобрила ее брак с Корриком Белтомо Рундой и выбрала ей в мужья родственника Коррика по материнской линии, Ренина Белтомо Тарка. Таркмант был одним из древнейших Домов Этры, хотя и не слишком богатым, а сам Ренин, многообещающий молодой сенатор, отличался приятной внешностью и умением вести беседу, хотя, по словам Сэлло, нашего главного источника сведений об очередном женихе Астано, образованием не блистал. «Он даже Трудека не читал! – возмущалась она. – Хотя, может, в политике он и разбирается».
А от Сотур мы на тему замужества не слышали ни слова. Мы вообще мало ее видели. Казалось, она в отличие от нас так и не сумела освободиться от пережитого страха и напряжения. Она никак не могла набрать прежний вес, и у нее по-прежнему было «осадное» лицо. А если я встречал ее в библиотеке с книгой в руках, она лишь ласково здоровалась со мной, но старалась поскорее ускользнуть прочь. Моя мучительная страсть к ней прошла, превратившись в некую болезненную жалость с легким оттенком нетерпения: я совершенно не мог понять, почему она продолжает хандрить в такие чудесные дни, озаренные обретением свободы.
Эверре предстояло вручить жениху и невесте поздравительный адрес, и он целыми днями готовился к этому, выписывая подходящие цитаты из своих любимых классиков. В благостной атмосфере той осени я чувствовал, что гадко и нечестно утаивать от моего старого учителя то, что я узнал от Мимена и других, работая в Гробнице Предков. И рассказал Эверре, что прочел Дениоса, а Мимен даже подарил мне свой экземпляр «Космологий» Каспро. Эверра помрачнел, покачал головой, но гневной тирадой не разразился, что весьма меня вдохновило, и я спросил: чем же поэмы Дениоса могут испортить тех, кто их читает, если они столь благородны как по языку, так и по содержанию?
