Князь Юрий, властитель Звенигородский, Галицкий, Рузский и Вятский».– Проклятье! – Софья Витовтовна зло сжала кулаки, скомкав письмо, отшвырнула его в сторону. Выхватив в послании самое главное, она в бессилии скрипнула зубами: – Он не приедет!
Горечь, пустота, обида ледяной струей хлынули в ее душу, ударили в голову до помутнения рассудка.
Юрий не приедет! Он предал, обманул, отрекся! Все ее надежды пошли прахом, и не вернется счастливое прошлое, не будет у нее любящего и любимого мужа, не появится прочной несокрушимой опоры!
Шумно втянув носом воздух, выдохнув и снова вдохнув, Софья Витовтовна сжала пальцами перила, потом постучала по ним пальцами и, постепенно успокаиваясь, наклонилась вперед, нашла взглядом скомканный пергамент. Щелкнула пальцами, указала пальцем на ближнего охранника:
– Сделай милость, боярин, принеси мне сей свиток. Желаю перечитать. – Великая княгиня криво усмехнулась: – Возможно, я поспешила подписать ему приговор.
Боровский холоп, возвеличенный, пусть и только на словах, из рабов сразу в родовитую знать – приосанился и подчинился. Спустился с крыльца, поднял письмо, вернулся, протянул правительнице грязную и мятую грамоту.
Софья Витовтовна благодарно кивнула, развернула пергамент, перечитала еще раз. Уже не только как женщина, но и как умудренная опытом правительница. Тяжело вздохнула:
– Пожалуй, сокол мой, на сей раз ты прав, – пробормотала она себе под нос. – Как это ни обидно, но сразу после смерти супруга замуж выходить нельзя. Люди и так подозревают, что я его специально извела. Если тем же летом за младшенького брата выскочу, тогда и вовсе ничем не оправдаюсь. Нет, сразу нельзя. Надобно выждать, потерпеть. Хотя бы годик выдержать.
Она опять пробежала грамотку глазами, облизнула отчего-то пересохшие губы, втянула, помяла зубами. Покачала головой:
– Странно. Сухое больно послание. Словно бы он остыл, но скрывает… – Женщина зябко повела плечами. – Хотя нет, не мог. Не мог он меня разлюбить! Столько лет наша страсть полыхает, всего полгода назад он таким же был, как и всегда. Любил, ласкал, горел страстью. Может статься, это из-за смерти брата? Может статься, горюет?
Женщина в третий раз перечитала послание. Сердечные переживания окончательно отпустили ее разум, и княгиня-мать наконец-то разглядела в грамоте из Галича самое главное:
– Получается, что Юра остается в своем уделе? Сюда, в столицу, он не поедет вообще? Он пишет, что не желает смуты! – Софья Витовтовна несколько раз отерла подбородок, как это всегда делают думные бояре, изображая мыслительные старания. – Выходит, Москва ему не нужна? Но если так, то великим князем станет мой сын! Ну да, конечно, почему же нет? – Женщина заметалась по крыльцу от перил к перилам. – Конечно, почему же нет?! Он же наш общий сын! Отчего Юрию бороться за московский стол супротив своего сына?
Московская правительница снова смяла грамоту, вскинула кулак к подбородку, с силой его прижав. Затем стала торопливо загибать пальцы, старательно шевеля губами и наконец подвела итог:
– Шестое апреля. Сорокадневный траур закончился еще шестого числа. Значит, уже десять дней, как пора!
18 апреля 1425 года
Москва, Кремль, великокняжеский дворец
В это утро няньки одевали княжича Василия под самым пристальным вниманием вдовой великой княгини: шелковая исподняя рубашка, заправленная в штанишки из коричневого бархата и алые лайковые сапожки с золотой вышивкой рубчиком по голенищу. На плечах – ферязь без рукавов из бурого индийского сукна, с нашитыми синими и красными шелковыми кружками, в которых поблескивали красные и синие самоцветы, и вышитыми золотом стеблями, каковые заканчивались серебряными бутонами. На ферязь легло оплечье, сплошь состоящее из закрепленных на золотой сетке самоцветов, сплетающихся в некую петлистую вязь, похожую на арабскую, но не имеющую буквенного смысла. Ферязь прижал к телу широкий пояс с пряжкой, украшенный двуглавым орлом из слоновой кости поверх эмали, и плотно наклепанных одна к другой золотых накладок с янтарем, агатами и яхонтами. Между накладок на поясе покачивались два небольших ножа с наборными рукоятями, поясная сумка – все украшенное золотом и янтарем. Голову Василия увенчала округлая войлочная шапочка с собольей оторочкой, а завершила наряд подбитая бобром парчовая шуба, тоже нагруженная шитьем и самоцветами.
По окончании общих стараний десятилетний мальчик стал напоминать индийскую статуэтку – дорогую ювелирную игрушку из заморских земель. Однако матушку таковой результат устроил, и она махнула рукой княжичу Боровскому:
– Посылай холопов к звонарям! Пусть начинают.
Софья Витовтовна еще раз придирчиво осмотрела свое дитя, промокнула ему губы платком и наконец решилась:
– Пойдем!
К этому времени одна за другой запели, заголосили звонницы колокольным боем: неурочным, однако же не тревожным, набатным – а переливчатым, праздничным.
Во всех краях Москвы и ближнего Подмосковья люди подняли головы, прислушиваясь к песне колоколен. Иные, не распознав в звоне опасности, вернулись к работе – однако же очень многие, оставив дела, потянулись в Кремль, к великокняжескому дворцу, дабы понять, что вдруг такое важное сейчас происходит?
Софья Витовтовна остановилась изнутри перед дверьми на главное крыльцо, еще раз осмотрела ребенка, поправляя одежду и стряхивая некие невидимые соринки, затем так же пристально вгляделась в лица девок, конюхов и истопников.
