— Дык шо, забыл снова? Ууу! Сляротик! Альцгеймер подоходный… Внучка уперла. Таперыча в городе, на всем готовом живет, верно с панэли слезла со своей, пярину купила…
— Панэль. Это мебля такая, инстранная, неуч. На ней стоя спять. Внучка же говрила: стою, значица, на панэли, кругом ночные бабочки… А ночью чаго делають девчины? Спять. Хотя, помница, чаго-то ышо было по молодости да не помню ужо чаго…
— А ишпеки-ка ты, бабка, колобок.
— А ты продай шо-нить ненуфное.
— Ненужное? Было у меня корыто, оно было ненужное, в нем все равно штирать нечаго. Дык ты его яшо в прошлом годе на шамогонку шменял. И помнишь, как матявировал, помнишь?
— Говорил: «Пьяному вязеееет!» Щас, мол, выпью, пойду рыбу ловить, поймаю, продам и хватит тябе на новое корыто. А сам? Нажралси, буянить начал, и енту… как ее… ревлюцию с индустряцией в одной отдельно взятой землянке провозглашать, прости, Господи… И хде тока слов таких панабралси, ирод…
— А ты по энтим… как их… шушекам помети. По полочкам пошкреби…
— По каким полочкам? — бабка обвела сухонькой ладошкой абсолютно пустые стенки землянки. — Каким, шоб тябе перевернуться, сусекам? И ваще… Ты хоть помнишь, шо такое сусек? Я вот — нет! И ежели они у нас кады и были — ты их давно пропил!
Тут в ветхую дверь кто-то робко постучал.
30. Форменный ужас. А вы говорите — приключения
Человечек шустро подбежал к связанной княжне. В три прыжка оказался у нее на коленях. Вытащил из заплечных ножен огромный для себя, но крохотный для княжны, двуручный меч и принялся пилить веревку. Но, то ли путы армированы, то ли меч тупой, но получалось у него плохо. Что там говорить, хреново получалось. То есть вообще никак. Трудился минут двадцать, но видимого результата так и не достиг. Он и пилил, и рубил, и строгал… И узел подковырнуть пытался… И дергал, и двигал, и тянул… Взмок, умаялся, и рассмешил Данунашку. Вот и все.
На печи завозились, храп оборвался. Человечек с быстротой молнии спрятался в роскошной гриве княжны. Храп возобновился, человечек осторожно высунул из рыжих волос голову, осмотрелся, убедился в чем-то и залез на плечо пленнице.
Зашептал на ухо:
— Я не могу. Заговоренные они… Веревки. И никто не сможет ни развязать, ни разрезать, только тот, кто связал. Прости.
— А ты кто? — шепотом спросила Данунашка. И с удивлением поняла — человечек говорил по-польски. И она ему, на том же языке ответила.
— Ну… Как тебе сказать… Гээм я. Только в отставке.
— Какой гээм? Или это имя? Гээм? А фамилия?
— Нет, не имя… Но можешь так и называть, не обижусь. Сейчас это не важно, а времени мало. Ведьма скоро проснется. Вон, ворочается, видно жарко ей на печи… Запомни три правила: не верь, не бойся, не проси. И выберешься. Ой…
Он едва успел куда-то юркнуть, как на печи произошло движение, и старуха резко села. Протерла глаза кулаками, потянулась и зевнула. Причем так заразительно, что княжна, едва-едва подавила желание зевнуть в ответ.
Данунашка узнала ту самую бабку, которой хотела помочь на дороге. Только вот изменилась старушка… Хищное выражение лица, ярко блестящие глаза, заострившиеся скулы и несколько выпирающих изо рта длинных зубов. Но это явно была та самая бабка.
Старуха спрыгнула с печи, по-молодецки хекнув. Равнодушно скользнула взглядом по пленнице и загремела грязными чугунками. Наконец, выудила из одного из них подозрительный на вид кусок мяса и с аппетитом зачавкала, обсасывая косточки. Данунашка с ужасом опознала в куске человеческую ступню. На щиколотке виднелся след от полуслезшей при варке татуировки. Цветок что ли? Похож на лилию…
— Вот, была красавица из красавиц, — сказала бабка. — Только добренькая чересчур. Размазня. Ну и что, чего добилась дурочка? Попала в котел. И не помог ей никто. И тебе не помогут. Сгинул твой защитничек. Или уже новую юбку задирает где-то…
Хм… «Не верь!» — вспомнилось княжне. Но она все равно судорожно сглотнула, бабкины слова царапнули девичью душу.
— Что, милочка, страшно? Правильно, потрясись… — Старуха с треском оторвала от ступни мизинчик и, демонстративно засунув его в рот, смачно захрустела. Девушка обратила внимание на остатки ярко красного лака, некогда покрывавшего ноготок. Да и по размеру ножка была детская или девичья.
«Не бойся!» — пронеслось в голове.
Девушка пожала плечами и попыталась взять себя в руки. Получилось плохо.
— Может развязать тебя, а? Как думаешь?
«Не проси!»
Пани поджала губы и, хмыкнув, гордо вздернула носик.
— Ишь, ты… — бабка подошла к пленнице и протянула ей отвратительную пищу. — Будешь? Сама готовила, третьего дня. Еще даже не прокисло. Ну… не слишком.
«Лучшее средство, — подумалось Данунашке, — закрыть глаза и молиться. Что бы не видеть и не слышать этих ужасов и провокаций. Как ее рыцарь делает. Он правда глаза не закрывает, но он ведь мужчина. А ей можно».
Княжна зажмурилась и зашептала:
— Отче Наш, иже еси…
— Во те на! — Бабка удивленно посмотрела на связанную княжну. — Фиолетовая, а туда же! Нет, ну куда мир катится? Вот как жить? В кои-то веки…
Что еще она там бубнила, Данунашка не слышала. Молилась.
А зря не слушала. Может заболтала бы… Бабка сначала просто пугала, потом ругалась, потом соблазняла счастьем, богатством да удачей, потом проклинать стала. А когда поняла, что княжне все как с гуся вода, зарычала и стала по избушке метаться да посуду бить. Случайно кинула взгляд в окошко, обмерла. Бросила в огонь веточку чертополоха, недогрызенный кусок человечины и козявку из носа. Яркое свечение сменилось зеленоватыми языками…
Старуха поднатужилась и швырнула привязанную к стулу взвизгнувшую Данунашку в печь. Прямо в пламя. Плюнула, свистнула и прыгнула за ней. Опустела избушка.
А через минуту хлипкую дверь выбила могучая нога отважного рыцаря.
…
Один из дружинников заорал и схватился за ляжку. Второй — с удивлением ощупывал кривоватую стрелу, торчащую из горла. Третий — чудом увернулся от стрелы в лицо, но поймал две в живот и одну в пах. Длинная, почти до колен, кольчуга сберегла жизнь да и смысл этой самой жизни. До того, как пойти в дружину, пользовался вой заслуженной славой первого парня в какой-то затрапезной деревне, а такие звания деревенские девчонки раздают не за красивые глаза. А совсем за другие качества.
