– Есть удалённый доступ. Управление айрокатером перехвачено! – доложил Эмин, поднимаясь с кресла. – Я в грузовой отсек.
– Когда приблизится, дам тебе знать, – заявил Мартин. – Попробую посадить на выдвижную платформу, а ты загонишь в шлюз.
– Да, постарайся, – бросил Эмин, покидая рубку.
* * *
– Как чувствуешь себя? – спросила она, снимая с его головы повязку с электродами электросна, и коснулась тёплой ладонью его лба. Этот жест на мгновение напомнил ему о матери. Открыв глаза, он обнаружил себя в медотсеке лежащим на кушетке под одеялом.
– С возвращением, турист, – рядом, улыбаясь, стоял кузен.
– Давно я здесь? – тихо просипел Турал.
– Три сола, – ответил кузен.
– Так долго спал?
– Мы тебя ввели в состояние искусственной комы, – пряча заплаканные глаза, промолвила Майя и, развернувшись к медицинскому столу, добавила: – Симптомы облучения незначительны, сейчас тебе нужен покой.
Турал сунул руку под одеяло. Обнаружил, что он в больничной пижаме, окутанный сетью датчиков и на него надет подгузник, и вопросительно взглянул на кузена.
– Что?! Ты ещё легко отделался, получил абсолютно смертельную дозу! Мы тебя чуть не закопали, даже место для могилы присмотрели. Никто не верил, что ты выкарабкаешься, только… – Кузен смолк, искоса взглянув на Майю.
– Я пока не собираюсь склеивать ласты, – прохрипел Турал, – дай воды.
Эмин протянул ему стакан с трубочкой и помог приподнять голову. Высасывая содержимое сосуда, инженер в перерывах между жадными глотками спросил: – На станции все норме?
– В норме, никто не пострадал, и всё работает в штатном режиме, – покивал Эмин.
Осушив содержимое стакана, Турал, собравшись с силами, скинул одеяло и только сейчас обнаружил, что пристёгнут фиксирующим ремнём.
– Ты много вертелся, пришлось тебя пристегнуть, – коротко бросил кузен.
Расстегнув ремень, Турал с трудом присел и, пока отдирал с себя датчики монитора пациента с прилепившимися клочками волос, всё время роптал. Затем осмотрел свои руки, покрасневшие и местами покрытые серыми пятнами.
– Это облучение, со временем пройдёт, – обнадёжила Майя. Её голос слегка дрожал, и, снова пряча взгляд, она подошла к нему со шприцем. Миловидные черты её лица были омрачены беспокойством, проявлявшимся в покрасневших от слёз глазах.
– Нет, это не загар, – ухмыльнулся Эмин. – Все потому что он вылакал двухлетний запас томатного концентрата. И ему ещё стыдно, вот и покраснел.
– Правда? – грустно улыбнулась Майя. – Откуда такая страсть к томатам?
– Отец приучил, – выдал Эмин. – Он где-то прочёл, что томаты предотвращают образование раковых клеток. А наш покойный дед скончался от рака. Ну, он и начал выращивать помидоры на заднем дворе. Помидоры продавать или раздавать соседям он не мог, потому, как за это полагается штраф, поэтому весь урожай пичкал в нас. Я со временем смог избавиться от зависимости, а Турал так и остался на томатной игле.
– В томатах действительно содержится антиоксидант ликопина, помогающий при некоторых формах рака, – заявила Майя, вкалывая шприц, – но цвет кожи изменился не поэтому. Это симптомы лучевой болезни.
– Здорово! – щурясь, прокряхтел Турал, когда ему в вену на руке вошла игла. – Значит, теперь я буду люминесцентный. И, как доктор Манхэттен, буду светиться в темноте.
– Будешь как лампочка в туалете! – с сарказмом бросил кузен. И, не выдержав вида вколотого в вену шприца, брезгливо отвернулся. Затем, собравшись уходить, добавил: – Отдыхай, я скоро вернусь, принесу что-нибудь поесть.
Уже наедине доктор Хогарт поинтересовалась:
– Турал, тебе что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо, – растерянно пробормотал инженер.
– Я оставлю тебя, – произнесла она уходя. – Если что понадобится, твой ком на тумбочке, – и, одарив его мягкой утешающей улыбкой, добавила. – Все будет хорошо!
Спустя час на пороге медотсека появился капитан.
– Ну, здравствуй, с воскресением тебя! Как самочувствие, температура есть?
– Вроде нет. Только тело онемело и мутит немного.
– Ну, для тебя это нормально, – скривил улыбку командир. – Со временем пройдёт.
– Спасибо, что откачали.
– Мы здесь ни при чём. Мы смогли только купировать тяжёлые симптомы облучения и погрузили тебя в состояние искусственной комы. С остальным твой организм справился сам.
– Эмин сказал, что во мне смертельная доза радионуклидов. Почему я ещё жив?
– Ну, никто не надеялся, что ты выживешь, – признался Джордж. – Но ресурсы человеческого организма наукой до конца не изучены. Радиация сама по себе является ключевым фактором в процессе абиогенеза[9] и эволюции всего живого. Благодаря ей мы такие, какие есть. Можешь считать меня безумным профессором, но я тебе открою секрет. Все в нашем отряде прошли строгий генетический отбор, основанный на особенностях, необходимых для выживания в экстремальной среде. Многие из нас обладают резервом мутированных генов. В основном эти гены находятся в спячке и проявляют себя, только когда в них появляется надобность. Будь у тебя слабая наследственность, ты бы в нашу команду не попал. Выжил ты благодаря набору генов, прошедших тысячелетний естественный отбор. Так что благодари своих предков. Они веками жили высоко в горах, в суровых условиях, под сильным радиационным излучением. Вдыхали разреженный воздух с низким содержанием кислорода. И умудрялись, переваливая столетний порог жизни, покидать этот мир глубокими старцами. У тебя их уникальная наследственность мутированного гена. Подобные генетические адаптации позволяют человеку обрабатывать кислород в разреженном горном воздухе и встречаются только у эфиопских и андских горцев и жителей Тибета.
– Я не могу вспомнить, как вернулся.
– Ты потерял сознание. Экипаж перехватил управление айрокатером, но завести его в отсек не удалось. Хорошо, что ты надел гермошлем. Эмин вышел на поверхность с пустым кислородным баллоном. Пока тебя вытаскивал из айрокатера, шесть минут дышал тем, что было в гермошлеме. Гипоксия на его состоянии почти не отразилась.
– Похоже, вы собрали в отряд всех мутантов, – усмехнулся пациент. – Это такой эксперимент? У Салли, например, длинные пальцы. Это потому что он из династии пианистов?
– Возможно. Естественный отбор сделал всех нас разными.
– А что с образцами, которые я вёз, что-нибудь интересное нашли?
– К сожалению, нет, – снисходительно скривил улыбку командир. – В основном это ядовитый рассол гидратированного перхлората, – и добавил: – Даже на опохмелку не годится! Но лёд в верхних слоях для переработки сойдёт. Из всех известных залежей льда это самый чистый. К тому же близко к экватору, что тоже большая редкость.
– Можно? – послышался голос кузена, показавшегося в дверном проёме.
