Телефон зазвонил, и она ответила.
– Слава богу, я всю жизнь воровала, Ледиди!
Это было первое, что выдала мама.
– Слава богу, я всю жизнь воровала, Ледиди!
Это было второе, что выдала мама.
– Я все продам. Слава богу, я наворовала достаточно и теперь могу все это продать. Послушай, Ледиди. У меня за домом спрятаны пять золотых цепочек, несколько пар серег и шесть серебряных ложек. В жестянке из-под молока. Никому в голову не взбредет сунуть туда нос! Правда, гениально? Скажи мне, где ты, родненькая моя. Через два дня я буду у тебя. До встречи.
Мама дала отбой. Она даже не дождалась, пока я отвечу, где я.
– Ну что, приедет? – спросила Луна.
– Да, через два дня.
– А ко мне моя мама не приедет. Она в Гватемале. Она понятия не имеет, что я здесь. Она понятия не имеет, что ее девочка лишилась руки. Да у нее и сердце не екнет.
– Не екнет сердце при виде твоей руки?
– Ты ее не знаешь.
– Ты же ей дочь.
– Когда она меня увидит, то спросит, где это я умудрилась потерять руку, как будто я посеяла кофту или шляпу и должна вернуться за ней и подобрать. Однорукая я ей не нужна. Она скажет: «В поле ты не работница, и ни один мужик на тебя теперь не польстится».
– Она поймет.
– Моя мама скажет: «Много ли ты потянешь?»
Неужели?
– Я свою руку не похоронила. Свои части тела принято хоронить?
– Не знаю.
– И я не знаю. Я не знаю, где моя рука и что с ней случилось.
– Почему ты уехала из Гватемалы?
– Потому что хотела иметь доллары. Мне опротивело жить в Гватемале.
– Там было плохо?
– Муж меня каждый день колошматил. Нет, не колошматил. Он хлестал меня по лицу. Хрясь-хрясь-хрясь. С утра до ночи. Его ладонь вросла в мою щеку.
– Так ты убежала одна?
– Да, – ответила Луна. – Я думала, всё лучше, чем это, но я ошибалась.
– Это точно, ты ошибалась.
– На север валит самый разный народ, – сказала Луна. – Ты не представляешь, чего только не тащат через границу в Штаты. При мне грузили кипу вяленых скатов – вылитые куски черной кожи. При мне грузили ящики с орхидеями. Полиция просвечивает фургоны и автобусы рентгеном. Рентген обнаруживает белые скелеты иммигрантов. Рентген видит рахитичные человеческие кости, он находит пум и орлов, он видит скелеты птиц. У одного типа в кармане пиджака были два птенца тукана.
– Ага, – кивнула я. – В Акапулько крадут черепашьи яйца.
– Надо поскорее вернуть Джорджии телефон, – спохватилась Луна. – Если мы задержимся, шиш опять его у нее выпросишь. Она считает минуты.
Мы выскочили из камеры и поспешили в большую комнату, где узницы собирались вместе. Было время занятий. Заключенным предлагались уроки коллажа, рисования, компьютерного ликбеза, чтения и письма.
Половина комнаты была превращена в парикмахерскую. Две женщины, вперившись в маленькое зеркало, наклеивали себе ресницы.
Джорджия сидела за столом с Виолеттой. Я вручила ей мобильник, спрятанный в обертку от шоколадки, и поблагодарила ее.
– Не за что, принцесса, – отвечала она. – Ты ведь моя принцесса, поэтому для тебя всегда пожалуйста.
– Спасибо.
– Ей передадут ее свидетельство о рождении, да? – спросила Джорджия Луну. – Ты сказала, что это необходимо?
– Конечно, – заверила Луна.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– А тебе известно, что ты не должна здесь находиться? По закону ты еще дитя, принцесса.
– Мама привезет свидетельство. Она знает.
– Тебе надо кровь из носа выбраться отсюда до восемнадцати, а то застрянешь навсегда. Скажи?
Виолетта закивала.
– Так со мной вышло. Меня взяли в семнадцать, а в восемнадцать припаяли тридцать лет!
– Убейся, а до восемнадцати вырвись! Когда у тебя день рождения?
– Еще не скоро – в ноябре.
– Значит, время есть, – заключила Джорджия. – Но действуй. Действуй! Я это говорю, потому что ты моя принцесса.
Виолетта закашлялась. Она держала руки на бедрах, и ее длинные ногти заворачивались к животу.
– Если ты здесь застрянешь, тебе придется вообразить, будто вся вселенная – внутри этих стен. Будто ничего, кроме этой тюрьмы и живущих в ней женщин, не существует. Если будешь думать, что есть что-то еще, тебе не выжить, – произнесла Виолетта своим грубым прокуренным голосом.
– Какого черта ты ее грузишь?! Хочешь ей сердце разбить? – возмутилась Джорджия.
– Хочу. Девочке это на пользу.
Вечером нам с Луной не оставалось ничего другого, кроме как залечь на нары и разговаривать. Некоторые женщины слушали радио, но у Луны приемника не было. Не было и света, потому что ей не хватало денег на лампочку. Она туалетную бумагу покупала квадратиками.
Я лежала в сумраке на своей жесткой полке без матраса. В камере еще стоял едкий запах дезинфекции. Снизу слышался нежный голос Луны.
– Глядя на Джорджию, я всегда вспоминаю мамины слова: «Когда дождь идет при ясном солнце, образуются веснушки», – говорила она.
– Радуга образуется.
– Да, и веснушки тоже.
– А за что сидит Виолетта?
– На ней много крови, но забрали ее за убийство собственного отца. Она не раскаивается. Ее хлебом не корми, только дай об этом потрепаться. Раскаяния у нее ни капли. В тюрьме она счастлива. Ее папаша свел в могилу ее мать. Виолетта отомстила за мать, и все ее оправдывают.
– А она здесь давно?
– Да. Отец в жизни ее не обнимал, а как стал дух испускать, облапил будь здоров как. Виолетта говорит, надо было его убить, чтобы он ее обнял.
– Я ей, кажется, не понравилась.
– Она любит Джорджию. Даже подарила ей свой коллаж.
Луна объяснила, что многие узницы с удовольствием посещают уроки коллажа. Их ведет художник, который испокон века преподает в тюрьме.
– Мы вырезаем картинки из журналов, наклеиваем их на картон и рассказываем истории свой жизни. Будешь ходить? – спросила она.
– Да, конечно.
– Когда делаешь коллаж, можно собой восхищаться.
Я услышала, как Луна проглотила слюну и повернулась.
– А что Аврора? – спросила я. – Почему она тут? – Аврора. Аврора. Аврора. – Это прозвучало как тройной вздох.
– Почему она тут?
– Аврора добавила в кофе крысиный яд.
Глава 22
Когда я наутро открыла глаза, мой взгляд уперся в нацарапанное на цементе слово «Тарзан». Стена будто бы напоминала мне, где меня нет. Не было ни птиц, ни растений, ни запаха перезревших фруктов.
