Гнетут сомненья и тревога? Спасение одно — дорога! — Харлей-Дэвидсон.
Спустившись под проливным дождем с холма, мы влетели в жилые кварталы Хило на скорости чуть меньше ста миль в час. Спидометр позволял делать до ста восьмидесяти, но в этот момент мне не хотелось рисковать без всякого повода, поэтому я перешел на вторую передачу… Аккерман что-то проорал мне в ухо, когда жестяной почтовый ящик появился прямо перед капотом, но я успел отвернуть, ударил по педали газа, и, подпрыгнув на неровности колеи, мы выправили ход. До этого я ни разу не управлял «феррари», и пришлось потратить немного времени, чтобы привыкнуть к этому зверю… но теперь я чувствовал себя вполне комфортно, а потому откинулся в водительском кресле и, нажав на газ, пустил ее вперед. Любая машина стоимостью в шестьдесят тысяч создана для какой-то особой цели, но только сейчас я понял, для какой цели создана эта машина и чего она от меня хочет.
Цифры на спидометре меня явно обманывали, заставляя думать, что трехсотвосьмой «феррари» предназначен для быстрой езды. Ничего подобного! Множество машин предназначено для быстрой езды, и я управлял большинством из них… Но я никогда не сидел за рулем аппарата, который способен в дождь промахнуть пять миль серпантина со щебеночно-асфальтовым покрытием меньше чем за десять минут, скатившись с высоты в десять тысяч футов над уровнем моря до нулевой отметки.
Спуск был таким крутым и столь стремительным, что время от времени возникало фантастическое ощущение свободного падения — словно летишь с обрыва или паришь в воздухе. В такой момент все внешние звуки отмирают, а твои глаза вдруг увеличиваются до размера в полголовы, и фокус — острый как никогда.
Мы уже побили рекорд, или я так думал, что побили; но я не был в этом уверен, а Аккерман почему-то застыл в кресле пассажира и уже не следил за секундомером. То он в течение битого часа орал мне цифры каждые десять-пятнадцать секунд, а теперь вдруг замолчал. Занервничал, что ли? Широко раскрытые глаза, руки вцепились в приборную доску, покрытую черной кожей. Я видел, он понемногу теряет самообладание. Как ему, наверное, хочется, чтобы у меня возник повод сбросить скорость! Но об этом не могло быть и речи. Мы оставили все поводы на вершине горы, в тени, отбрасываемой тюрьмой Хило, за две минуты до нашего рекорда, и все еще чудесным образом живые.
Сконцентрируйся, твердил я себе. Держись линии падения, не трогай тормоза, используй только коробку передач и не моргай… Да, это было страшно опасно, и я почти терял контроль над этим зверем!
Но только почти. Эта машина была удивительно устойчивой. Наконец-то она смогла стать сама собой и показать нам все, на что способна, и у меня хватило совести не мешать ей. Далеко впереди, сквозь туман, я видел прибой, накатывающий на прибрежные скалы в бухте Хило. Полоса белой пены, простирающаяся в обе стороны до самого горизонта, словно нарисованная мелом линия, рассекала картину на две части: с одной стороны — покрытой сочной зеленью берег Хило, с другой — темно-серые волны Тихого океана. Воды залива были покрыты барашками, и — ни одного судна; холодное раннее утро в Хило, столице Большого острова. Население в основном — японцы. Они способны проспать все воскресенье, и совсем не многие из них — добрые католики.
Планируя Большие Гонки, я успел принять это во внимание со всеми прочими факторами этнического порядка. Сделал я это еще шесть часов назад, когда бары в Коне закрывались; причем Аккерман обмолвился, что, дескать, собирается на Бимини для участия в соревнованиях по ловле тунца — на следующий день или чуть позже… и это меня обеспокоило, потому что я как раз планировал использовать его новый желтый «феррари» для установления нового рекорда скорости для сухопутных дистанций на шоссе номер двести.
4 июня 1981 года
Кона
Дорогой Ральф!
Я окончательно завис в этой дыре. Каждый день я откладываю отъезд, и мои гостиничные счета уже зашкаливают, а я провожу время, наблюдая за детенышами тюленей, которые ползают по волноломам, и, как последний вонючий чинук, пропитанный алкоголем, все жду, когда же у меня клюнет большая рыба. А она клюнет, я знаю…
Я носом чую — она рядом, делает большие круги всего в нескольких футах от моего крючка… но теперь она ведет себя иначе, чем прежде, я думаю, ее разбирает любопытство.
С тех пор как ты уехал, Ральф, все здесь изменилось. Во-первых, я снова побрил голову. Я исчез из виду… но для контактов я открыт, по крайней мере для Капитана Стива. Я ему постоянно звоню и терзаю разными идейками и неожиданными вопросами, которые приходят мне в голову. Как охотиться на диких свиней? Где достать приличную ленту для пишущей машинки? Можно ли заниматься глубоководным нырянием в кислоте? Почему рынок Танагучи вынесен за пределы Данхиллза? Где можно взять напрокат хороший джип? Как далеко от нас вулканы? Где Пеле? С какой скоростью способен белый человек ехать на закате по шоссе двести? Почему я здесь? У кого есть До Кин? Куда подевалась рыба? Звонил ли Руперт? Не можешь ли обналичить еще один чек на двести долларов? Почему Норвуд не отвечает на мои звонки по поводу разграбления могил? Кто был матерью Сполдинга? Почему ты не хочешь найти себе работу?
