Прости, что не сразу ответила. Куча дел! Ни секунды свободной!
Я рада, что тебе понравились фотки. Да, ковры из стопроцентной шерсти, некоторые из шелка, дерево определенно не шпон, и я спросила Иларию: они отдают шторы в химчистку раз в год, когда уезжают на месяц в Хэмптонс. Уборщики работают очень тщательно, но Илария каждый день сама моет пол в кухне, потому что не доверяет им.
Да, у миссис Гупник есть душевая кабина и туалет в гардеробной комнате. Она обожает свою гардеробную комнату и проводит там кучу времени, разговаривая по телефону со своей мамойв Польше. Я не успела сосчитать, по твоей просьбе, сколькоу нее туфель, но, на вскидку, не меньше ста пар. Она хранит обувь в коробках с фотографиями, чтобы знать, где какие туфли. Когда она покупает новую пару, я должна сразу ее сфоткать. У нее для этого даже есть специальная камера!
Я рада, что художественные курсы тебе нравятся, даи совершенствование коммуникационных навыков для семейных пар тоже звучит грандиозно, но ты должна объяснить папе, что это не имеет никакого отношения к вашим постельным делам. На этой неделе он уже прислал мне три имейла с вопросом: можно ли прикинуться, будто у него шумы в сердце?
Мне жаль, что дедуле опять нездоровится. А он по-прежнему прячет под столом свои овощи? Ты уверена, что должна бросить вечерние занятия? Ужасно досадно!
Ладно, нужно бежать. Меня вызывает Агнес. Я сообщу тебе насчет Рождества. Но не волнуйся, я обязательно приеду.
Люблю тебя.
Луиза. xxx
P. S. Нет, я больше не видела Роберта Де Ниро, но если я его действительно встречу, то непременно скажу, что он тебе очень понравился в фильме «Миссия».
P. P. S. Нет, в Анголу я вообще не ездила, честное слово, и уж точно не нуждаюсь в срочных денежных переводах. Тебя банально пытаются развести. Так что не вздумай отвечатьна эти имейлы.
Я не специалист по депрессиям. После смерти Уилла я и в своей-то толком не разобралась. А потому не могла понять резкой смены настроений Агнес. Мамины подруги, страдавшие от депрессии — а таких оказалось до ужаса много, — были пришиблены жизнью и пробивались сквозь туман серых безрадостных будней, не надеясь на внезапное счастье. И впереди им точно ничего не светило. По городу они ходили, понуро опустив плечи и скорбно поджав губы, буквально каждой порой источая уныние.
Но Агнес, изменчивая, как апрельская погода, была совсем другой: то шумной и болтливой, то слезливой и раздражительной. Она объяснила мне, что чувствует себя очень одинокой, что все ее осуждают и у нее нет друзей. Но это не вполне укладывалось в общую схему. Потому что чем ближе я узнавала ее, тем отчетливее понимала: она отнюдь не боится этих женщин, а, наоборот, глухо их ненавидит. Она бесилась из-за несправедливого к себе отношения, вымещая злость на мистере Гупнике; жестоко передразнивала соперниц у него за спиной и тихо костерила на чем свет стоит первую миссис Гупник или Иларию, с ее гнусными происками. Агнес была подвижной и изменчивой, как ртуть, языком яростного пламени, она бормотала сквозь зубы по-польски cipa, или debil, или dziwka. В свободное время я прогуглила эти слова, после чего у меня даже порозовели уши.
А потом, ни с того ни с сего, она резко менялась: исчезала в своей комнате и лила тихие слезы, а после звонка в Польшу ее лицо становилось напряженным, окаменевшим. Грустное настроение, как правило, проявлялось в виде мигрени, в которую я не слишком верила.
Я обсудила это с Триной в кофейне с бесплатным WiFi, которую обнаружила еще в свое первое утро в Нью-Йорке. Мы пользовались FaceTime Audio. Я предпочитала именно эту программу, поскольку она позволяла нам не видеть друг друга во время разговора: меня отвлекали мой огромный нос на экране или посторонние на заднем плане. А еще не слишком хотелось, чтобы Трина видела, какого размера кекс с маслом я в данный момент уплетаю.
— Возможно, у нее биполярное расстройство, — заявила Трина.
— Ага. Я посмотрела в Интернете, но симптомы другие. Собственно, у нее нет маниакального психоза, она просто… слишком энергичная.
— Лу, не уверена, что симптомы депрессии настолько универсальны, — ответила Трина. — А кроме того, в Америке у всех что-то не в порядке, верно? А иначе зачем им тогда принимать столько таблеток?
— Ну да, в отличие от Англии, где мама в таких случаях предлагает прогуляться по холодку.
— Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, — хихикнула Трина.
— И разгладить хмурые морщины на лбу.
— А еще хорошенько накрасить губы помадой. Лицо сразу прояснится. Вот так-то. И на кой черт нужны все эти дурацкие лекарства?!
После моего отъезда наши отношения с Триной резко изменились. Мы перезванивались по крайней мере раз в неделю, и впервые в жизни она перестала постоянно меня подкалывать. Она искренне интересовалась моей жизнью, расспрашивала о работе, о местах, где я бывала, о людях, с которыми встречалась. А когда я нуждалась в ее совете, она всегда давала взвешенный ответ, не обзывая при этом умственно отсталой и не интересуясь, знаю ли я, для чего существует «Гугл».
Ей кое-кто понравился, призналась она мне две недели назад. Они сходили в хипстерский бар в Шордиче, затем — в интерактивное кино в Клэптоне, после чего у Трины несколько дней голова шла кругом. Трина с головокружением — это было нечто из области фантастики.
— А какой он из себя? Уж теперь-то ты можешь сказать?
— Нет, я пока не собираюсь никому ничего рассказывать. Боюсь сглазить. Потому что каждый раз, как я начинаю рассказывать о своих ухажерах, у меня потом все идет наперекосяк.
— И даже мне?
— По крайней мере, не сейчас. Это… Ну, так или иначе, я счастлива.
— О-о… Теперь я понимаю, почему ты вдруг стала такой милой.
— Что?
— Ты с ним перепихнулась. А я-то думала, это потому, что ты наконец одобрила то, как я распорядилась своей жизнью.
