Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
История Жюли служит примером взаимоотношений между людьми, характерных как для частной жизни, так и для искусства того времени. Сентиментальные романы, популярные в Англии и во Франции благодаря Ричардсону и Руссо, были не просто литературным явлением, они оказали влияние на жизнь реальных людей. Поведенческие модели Жюли де Леспинас, де Мора, де Гибера и даже Д’Аламбера нашли в книгах. В эпоху, когда все поклонялись чувству, нельзя было выглядеть бесчувственным. Очевидно, что их эмоции отличались глубиной и манерой выражения – сравните заученную галантность Гибера с похожими на молитвы, волнующими признаниями Жюли, – но умение любить считалось мерилом достоинства независимо от происхождения и принадлежности к социальной и интеллектуальной элите.
В 40-х годах XVIII века, когда Жюли была юной девушкой, а романы Ричардсона приобрели международную известность, письма стали неизменным атрибутом любовных интриг. XVIII век славится перепиской, которую вели интеллектуалы и любовники. Пожалуй, самыми замечательными в этом ряду были письма Жюли. Они совершенно не похожи на письма ее заокеанских современников Абигайль и Джона Адамс, оставивших потомкам богатейшую в американской истории супружескую переписку. Долгая любовь президентской четы опиралась на семейные ценности, она подкреплялась религией, была связана с политикой – все это способствовало добровольному подчинению удовольствия долгу. Они часто жили в разлуке, поскольку Джон выполнял служебные обязанности в Филадельфии, в Париже и в Нидерландах, в то время как Абигайль воспитывала детей на их семейной ферме в Массачусетсе. Когда она, наконец, соединилась с Джоном в Париже, то неудивительно, что чувствовала себя некомфортно, видя, с какой легкостью относятся французы к любовным связям. Она поражалась тому, как мужчины и женщины вели себя в обществе, с какой откровенностью они обсуждали личную жизнь, что считалось абсолютно неприличным на ее родине. Она была шокирована, когда мадам Гельвеций, вдова знаменитого философа, обхватила руками шею Бенджамина Франклина и расцеловала его в обе щеки. Она испытывала неловкость и чувствовала себя оскорбленной, когда балерины показывали щиколотки во время спектакля в опере. Супруги Адамс – представители провинциальной и пока еще пуританской американской культуры, которой не хватало страсти, – жили в атмосфере семейной гармонии, которую не без причины так ценили Франклин и Джефферсон, работавшие в Париже без жен. Джон и Абигайль старательно сохранили письменные свидетельства своей любовной привязанности, продолжавшейся более полувека. В отличие от них любовные письма Жюли к де Гиберу, полные поистине романтического описания ее чувств, со временем стали ассоциироваться с романтизмом во французской литературе и во французской жизни.
Цель любовного письма состоит в том, чтобы с надеждой на взаимность передать свои чувства. Письма способны превратиться в нескончаемый диалог между любовниками, но, как писала Жюли де Гиберу, и монолог лучше, чем ничего. Когда она писала письмо, ее эмоции выплескивались на бумагу, что было похоже на кровопускание, очищавшее кровь, как считали в ту пору врачи. Чувства Жюли богаче, чем ее жизнь, но мужчины, с которыми ей хотелось их разделить, несмотря на их исключительность, не всегда были так же увлечены, как она. Однако история с Д’Аламбером кажется мне самой волнующей. За всю свою жизнь он никого не любил так страстно, как Жюли. Он любил ее слепо, искренне, глубоко, верно. Он был достоин лучшей судьбы, а вместо этого после ее смерти утратил не только возлюбленную, но и веру в ее любовь к нему.
Тем не менее, она умерла той смертью, которой желала. Она умерла с незапятнанной репутацией, любимой и обожаемой цветом французского общества. Не считая многих хвалебных посмертных речей, она могла бы очень гордиться панегириком, написанным Гибером. Он писал о ее таланте дружить и о ее великодушии. Друзей, собиравшихся у нее, объединяло «желание нравиться ей и потребность любить ее». Он писал о гармонии ее мыслей с манерой их выражения. «Ее письма полны живости и теплоты, свойственной живому разговору». И признавался: «Когда я совершал путешествие по Европе, ее письма догоняли меня, утешали и поддерживали». Напоследок он не мог удержаться от личного комментария, который мог бы глубоко тронуть Жюли: «Если когда-нибудь я совершу добрый или честный поступок, если я достигну чего-то великого, это случится потому, что память о вас все еще будет наполнять и воспламенять мою душу».
Глава шестая
повествует о судьбах самоотверженных соратниц французских революционеров – Элизабет Леба и мадам Ролан. Эпоха изощренных любовных интриг, расцвета распущенности и сладострастия середины XVIII века, сменилась временами grande peur – «Великого Страха», как прозвали в народе времена Великой французской революции. Главные ее герои – зачинщики кровавых событий 1789 года Робеспьер, Дантон, Демулен, провозгласившие знаменитое требование «Свободы, равенства и братства». Любовь, воспетая Руссо в «Юлии, или Новой Элоизе», стала образцом для мужчин и женщин нового поколения. Самоотверженность и бесконечная верность своему избраннику в противовес изощренной распущенности аристократии стали синонимами любви в это время. Именно такая любовь заставила юную Элизабет Леба отказаться от освобождения из тюрьмы с помощью выгодного замужества, а допропорядочную мадам Ролан признаться своему мужу в том, что она любит другого. Мемуары этих двух женщин расскажут вам о революционных переворотах в истории любви по-французски и засвидетельствуют то, как даже в самые страшные и кровавые времена французы умели любить.
Рисунок времен Французской революции «Республиканская семья идет на пикник». Автор неизвестен.
Любовь во времена Французской революции
Природа наделила меня чистым сердцем, а также добрыми и нежными родителями, воспитывавшими нас с мудростью и давшими нам образование, способное сделать из нас добродетельных жен.
Мемуары мадам Леба, 1842
Когда я весной 1988 года приехала в Париж, мои друзья готовились к двухсотлетнему юбилею Великой французской революции, который должен был состояться в следующем году. Они все еще продолжают спорить, чего больше – добра или вреда – принесла революция, словно это произошло только вчера. Я не могла удержаться, чтобы не ввязаться в спор. В качестве аргументов я использовала страницы из своей работы о женщинах-мемуаристках времен Французской революции. Один издатель предложил мне сделать из моего исследования книгу при условии, что я напишу ее быстро и на французском языке. Книга вышла в 1989 году, и произошло это как раз вовремя для того, чтобы на нее ссылались как на одну из 12 публикаций о женщинах на фоне других 750, посвященных доминирующей роли мужчин в революционных событиях. Четырьмя годами позже я выпустила доработанную версию книги на английском языке [54] .
Подбирая материал для обеих книг, я обнаружила, что женские воспоминания о революции носят более личный характер, что неудивительно. В мемуарах мужчин, стоявших во главе Французской революции и переживших ее, освещались общественные события и было мало упоминаний об их личной жизни. Женщины же главным образом занимались домашними делами и, рассказывая о революции, они были склонны изображать себя в качестве сестер, жен и матерей. Именно благодаря их историям я смогла понять, как проявляет себя любовь в революционную эпоху, соответствовала ли она политкорректности своего времени.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
