Ломели, подчинившись капризу, свернул с дороги и прошагал по ступенькам мимо фонтана на лужайку. Он поднял подол сутаны, чтобы не замочить. Чувствовал под ногами упругую траву, выделявшую влагу. Отсюда за деревьями открывался вид на нижние холмы Рима, серые в ноябрьском свете. Представить только, что тот, кто будет избран папой, никогда не сможет пройти по городу по своему желанию, заглянуть в книжную лавку или посидеть за столиком уличного кафе, он навсегда станет узником Ватикана! Даже Ратцингер, который сам ушел в отставку, не смог избежать этой судьбы, доживал свои дни взаперти в перестроенном монастыре в саду, вел существование призрака. Ломели помолился еще раз, чтобы его миновала такая судьба.
Взрыв радиопомех за спиной нарушил его размышления. За этим последовала неразборчивая электронная трескотня.
Он пробормотал себе под нос: «Изыди, нечистая сила!»
Повернулся и увидел, как агент резко шагнул за статую Аполлона, скрываясь от его глаз. Это выглядело почти комично – неуклюжие попытки оставаться невидимыми. Посмотрев на дорогу, он обнаружил несколько других кардиналов, последовавших его примеру. За ними в одиночестве шел Адейеми. Ломели быстро спустился по ступеням, надеясь избежать встречи, но нигериец ускорил шаг и догнал его.
– Доброе утро, декан.
– Доброе утро, Джошуа.
Они отошли в сторону, пропуская автобус, потом двинулись дальше, мимо западного возвышения собора Святого Петра к Апостольскому дворцу. Ломели чувствовал: Адейеми ждет, что он заговорит первым. Но декан давно уже научился не сотрясать словами воздух. Он не хотел заводить речь о том, что видел, не имел ни малейшего желания быть сторожем чьей-либо совести, кроме собственной.
Наконец Адейеми заговорил. Когда они ответили на приветствие швейцарских гвардейцев у входа в первый дворик, он почувствовал необходимость сделать первый шаг.
– Я должен сказать вам кое-что. Надеюсь, вы не сочтете мои слова неуместными?
– Все будет зависеть о того, что это за слова, – настороженно ответил Ломели.
Адейеми вытянул губы и кивнул, словно подтверждая что-то, о чем сам уже догадался.
– Я хочу, чтобы вы знали: я в полной мере поддерживаю то, о чем вы говорили вчера в проповеди.
Ломели удивленно посмотрел на него:
– Никак этого не ожидал!
– Надеюсь, декан, что я, возможно, более тонкий человек, чем вы думаете. Мы все проходим испытание нашей веры. Мы все ошибаемся. Но христианская вера в первую очередь есть послание о прощении. Я убежден, к этому и сводится суть вашей проповеди.
– Да, прощение. Но еще и терпимость.
– Именно. Терпимость. Я убежден, когда закончатся нынешние выборы, ваш умиротворяющий голос будет услышан на самых высоких церковных советах. Если это будет зависеть от меня, то на высочайших советах, – повторил он, подчеркивая слово «высочайших». – Надеюсь, вы понимаете мои слова. А теперь, декан, если вы меня простите…
Он ускорил шаг, словно спеша уйти от Ломели, и догнал кардиналов, идущих впереди. Положил руки им на плечи и прижал обоих к себе. Ломели шел сзади, пытаясь понять, не начались ли у него видения. Или ему сейчас в обмен на молчание предложили должность государственного секретаря?
Все собрались в том же месте Сикстинской капеллы, что и в прошлый раз. Двери были заперты. Ломели встал перед алтарем и зачитал имена всех кардиналов. Каждый ответил: «Присутствует».
– Помолимся.
Кардиналы встали.
– Отче, чтобы мы могли вести и блюсти Твою Церковь, дай нам, слугам Твоим, благодать рассудительности, истины и покоя, чтобы мы могли познать Твою волю и служить Тебе с абсолютной преданностью. Ради Господа нашего Иисуса Христа…
– Аминь.
Кардиналы сели.
– Братья мои, мы приступаем ко второму голосованию. Наблюдатели, займите, пожалуйста, ваши места.
Лукша, Меркурио и Ньюбай поднялись и прошли к алтарю.
Ломели сел и вытащил бюллетень. Когда наблюдатели были готовы, он снял колпачок с ручки и снова прописными буквами написал: «БЕЛЛИНИ». Сложил бюллетень, встал, поднял бумагу так, чтобы ее видел весь конклав, и прошел к алтарю. Над ним в «Страшном суде» роились все силы небесные, а прóклятые падали в бездну.
– Призываю в свидетели Иисуса Христа, который будет моим судьей, в том, что мой голос отдан тому, кого я перед Господом считаю достойным избрания.
Он положил бюллетень на чашу и скинул его в урну.
В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году Карол Войтыла на конклав, избравший его папой, принес марксистский журнал и спокойно читал его на протяжении тех долгих часов, которые потребовались на восемь туров голосования. Однако после того, как он стал папой Иоанном Павлом II, у его преемников не было подобной возможности отвлечься. Пересмотренные папой правила запрещали всем кардиналам-выборщикам приносить в Сикстинскую капеллу какое-либо чтение. Перед каждым кардиналом на столе лежала Библия, чтобы они могли искать вдохновение в Священном Писании. Их единственная задача заключалась в том, чтобы сосредоточиться на стоящем перед ними выборе.
Ломели разглядывал фрески и потолок, листал Новый Завет, наблюдал за кандидатами, идущими к алтарю с урной, молился, закрыв глаза. По его часам на голосование ушло шестьдесят восемь минут. Незадолго до без четверти одиннадцать кардинал Рудгард, голосовавший последним, вернулся на свое место в задней части капеллы, а кардинал Лукша поднял урну с бюллетенями и предъявил ее конклаву. Потом наблюдатели повторили вчерашний ритуал. Кардинал Ньюбай переместил сложенные бюллетени во вторую урну, ведя вслух счет – до ста восемнадцати. После чего кардинал Меркурио поставил перед алтарем стол и три стула. Лукша накрыл стол материей, водрузил на столешницу урну. Затем три наблюдателя сели. Лукша сунул руку в вычурный серебряный сосуд, словно вытаскивая лотерейный билет на благотворительном вечере по сбору средств для епископата, и извлек первый бюллетень. Развернул его, прочел, сделал у себя пометку и передал Меркурио.
Ломели вытащил авторучку. Ньюбай проткнул бюллетень иглой и наклонился к микрофону. Его скверный итальянский зазвучал в стенах капеллы:
– Первый голос второго тура отдан кардиналу Ломели.
На несколько ужасающих секунд перед мысленным взором Ломели возникла картинка: коллеги за его спиной ночью тайно вступили в сговор, имеющий целью выбрать его, и теперь Ломели на волне компромиссных голосований неуклонно несет к папскому трону, а у него нет ни времени, ни сил противостоять этому. Но следующее зачитанное имя было Адейеми, потом Тедеско, потом опять Адейеми, а затем наступил благодатно долгий период, когда Ломели не упомянули ни разу. Его рука двигалась вверх-вниз по списку, каждый раз добавляя галочку, и вскоре он увидел, что выходит на пятое место. Когда Ньюбай зачитал последнее имя – кардинал Трамбле, – у Ломели было девять голосов, почти вдвое больше, чем при первом голосовании; это было совсем не то, на что он надеялся, но, по крайней мере, позволяло ему держаться в безопасной зоне. Прорыв совершил Адейеми, который вырвался на первое место.
