Книга Квартира в Париже - Гийом Мюссо

1

– Джулиан! Скорее, очень тебя прошу!

Манхэттен. Верхний Вест-Сайд. 12 декабря 2014 года. Десять утра.

Меня зовут Пенелопа, девичья фамилия Курковски, по мужу Лоренц. Если вы женщина, то, без сомнения, видели меня несколько лет назад на обложках «Вог», «Эль» и «Харперс Базар». Видели – и ненавидели. Я же была выше, стройнее, моложе вас. Я была классной, у меня было больше денег, я выглядела лучше, чем вы. Если вы мужчина, то, встретив меня на улице, вы бы на меня оглянулись. Независимо от вашей образованности и от уважения, которое вы теоретически испытываете к женщинам, тайный мерзавец, который в вас наверняка сидит, подумал бы при виде меня: «Уж больно хороша!» или «Чертовка, вот бы такую трахнуть!».

– Идем, Джулиан!

Такси высадило нас на углу Сентрал Парк-Вест и 71-й стрит. Отсюда меньше двухсот метров до отеля, где меня ждет Филипп, но мой обычно непоседливый сын почему-то замер на месте.

Я оглядываюсь. Джулиан, закутанный в куртку, сидит на ступеньке красавца дома «браунстоун» из красного песчаника и с мечтательным видом следит, как тает в холодном воздухе выдыхаемый им пар. На лице у него блаженная улыбка, все молочные зубки наружу, на коленях старая плюшевая собачонка, которая того и гляди распадется на части от ветхости.

– Хватит, я тебя жду!

Я возвращаюсь к нему и тяну его за руку, заставляя встать. Как только я к нему прикасаюсь, он ударяется в рев. Вечно один и тот же цирк, одни и те же капризы.

– Прекрати!

Я с ума от него сойду! Все остальные от него в восторге, никто не подозревает, каково приходится его матери. То он ленив и мечтателен, то агрессивен и плаксив. Эгоист, каких мало! Не знает, что такое благодарность, что бы для него ни сделали.

Я уже готова пригрозить, что сейчас отниму у него дрянную плюшевую собачонку, как вдруг белый фургончик наезжает колесами на бордюр и тормозит в метре за моей спиной. Водитель выпрыгивает наружу, а дальше все происходит так стремительно, что у меня не хватает ни времени, ни самообладания оказать сопротивление. Меня накрывает тень, я получаю удар кулаком в лицо, в живот и в бок, меня швыряют в фургон. Я задыхаюсь, корчусь, поджав колени к животу, от боли не могу даже кричать. Едва приподнимаю голову – и на меня падает сын, его тоже зашвырнули в фургон. Затылком он разбивает мне переносицу, кровь заливает мне лицо. Резь в глазах, веки падают.

2

Я прихожу в сознание в полутемном чулане, за ржавыми решетками. Здесь впору держать зверей: тесно, грязно, мерзко. Джулиан навалился на меня, хнычет и размазывает кровь. Я прижимаю его к себе и понимаю, что кровь у него на лице – моя. Я пытаюсь его согреть, уверяю, что все обойдется, что папа придет и спасет нас. И без конца осыпаю его поцелуями. Как мне стыдно, что я часто выливаю на него литры желчи! Не иначе, происходящее сейчас с нами – следствие моего распутства.

Я щурюсь и пытаюсь что-то разглядеть в темноте. Две лампы под потолком, свисающие с железных балок, дают скудный свет, но его хватает, чтобы догадаться, что нас заперли в сарае, где хранится инвентарь то ли зверинца, то ли цирка. Я различаю другие клетки, рулоны заградительной сетки, груды железных стульев, муляжи камней, какие-то гнилые доски, пластмассовые кустики.

– Мама, я хочу пи-пи, – плачет Джулиан.

– Ничего, милый, потерпи.

Я стою рядом с ним на коленях, на ледяном и колючем бетонном полу. Пахнет плесенью, тухлым и прогорклым запахом страха. Я подбираю с пола плюшевую собачку и пытаюсь развлечь сына.

– Смотри, песик хочет целоваться!

Несколько минут я с ним играю, пытаясь создать кокон нежности, который оградит его от этого безумия. На часах нет еще и половины двенадцатого. Нас везли недолго, значит, мы недалеко от Манхэттена: в Нью-Джерси, в Бронксе, в Куинсе… Я уверена, что похититель выбрал нас не случайно, нападение в центре города – рискованная вещь. Понятно, что ему были нужны именно мы. Мы, Лоренцы. Но зачем? Ради выкупа?

Я цепляюсь за эту мысль, она вселяет бодрость. Шон не поскупится, чтобы нас вызволить. Не меня, так сына – уж это точно. Сколько бы ни потребовали, он заплатит. У него собственный печатный станок, называется мольберт: три мазка кистью по холсту – и целое стадо баранов послушно вываливает миллионы. Спекулянты, биржевые трейдеры, мультимиллионеры, основатели хэдж-фондов, русские олигархи, китайские нувориши – всем подавай Лоренца для коллекции. Лоренц! Лоренц! Картина Лоренца предпочтительнее золота, тысячи дорожек кокаина, частного реактивного самолета, виллы на Багамах.

– Ах ты, шлюха!

От неожиданности я вскрикиваю, Джулиан плачет от испуга.

К клетке незаметно приблизилась женщина – жирная, сгорбленная, хромая. Я догадываюсь, что она состарилась раньше времени: длинные прямые волосы, только начинающие седеть, слишком горбатый нос, налитые злобой глаза. Страшное морщинистое лицо в татуировках: зигзаги, кресты, треугольники, круги, молнии, как у американских индейцев.

– Вы кто?

– Заткнись, шлюха! Не смей разевать пасть!

– Зачем вы нас…

– ЗАТКНИСЬ! – вопит она и хватает меня за горло.

С бычьей силой она швыряет меня вперед и несколько раз бьет головой о решетку. Мой сын надрывается от крика. У меня из носа опять течет кровь. Я безропотно сношу удары, понимая, что передо мной существо невероятной физической силы.

Наконец она разжимает хватку. Я валюсь на пол с окровавленным лицом. Джулиан кидается мне на шею, индианка тем временем роется в старом ржавом ящике с инструментами.

– Сюда! – орет она мне.

Я утираю кровь, заливающую мне глаза, и жестом приказываю Джулиану отползти в глубь клетки.

Только не перечить ей!

Индианка продолжает копаться в ящике, вынимая то разводной ключ, то рубанок, то струбцину, то клещи.

– Держи! – кричит она, протягивая мне кусачки.

Я не шевелюсь. Она с угрожающим ворчанием достает из ножен у себя на поясе зазубренный охотничий нож длиной сантиметров тридцать.

Схватив меня за руку, она точным ударом перерубает браслет моих часов, сует их мне под нос, тычет в секундную стрелку.

– Вынь вату из ушей, шлюха! У тебя есть ровно минута, чтобы принести мне палец сына. Если заартачишься, я сама войду в клетку и зарежу сначала его, потом тебя.