— Да ладно тебе! Подумаешь! — бросил я небрежно и высвободил руку.
Он остановился. На лице его я прочитал страх, на мой взгляд, совершенно неоправданный. Но когда я посмотрел вперед, вдоль улицы с редкими фонарями, то все понял. В глубине ее по черному асфальту мягко и ритмично двигались тени. Огромная темная масса. Толпа людей. Их становилось видно, когда они вдруг попадали в свет фонаря. Потом снова двигалась темная масса. Она приближалась и вдруг остановилась, но продолжала покачиваться, словно бы танцуя под неслышную нам музыку. Я резко обернулся. В нескольких десятках метров от нас в другом конце улицы тоже мелькали темные тени. Тоже двигалась темная масса. Когда тени попали в свет фонаря, я узнал их и понял: здесь, сейчас, сию минуту начнется бой между Оливье-де-Серр и Бонтером!
Сходясь стенка на стенку, парни моего бывшего квартала двигались кошачьим шагом, покачивая металлическими прутами и цепями. Потом они тоже остановились и замерли. Было слишком темно, чтобы я мог узнать знакомые лица. Рафаэль окаменел. Он ждал, что я приму решение. Нет, он ничего не ждал, он превратился в сгусток ужаса и старался передать его мне. И тогда, только в эту секунду, до меня дошло: две банды сошлись, собираясь драться, а мы… Мы в центре поля битвы.
Я попытался сообразить, что делать, но выхода не было. И вот уже раздался сигнал. И парни с воинственными воплями с двух сторон ринулись к нам. Все ближе, ближе, уже за спинами, уже перед лицом. Рафаэль открыл рот, но не смог издать ни звука. Я схватил его за руку, собираясь бежать, но тут же понял: бежать поздно. Секунда, и нас сомнет лавина.
Ночь была темной, но я уже видел искаженные ненавистью лица. Видел цепи, которые крутились над головами, видел железные прутья, секущие воздух. Слышал дикие воинственные вопли. Поток мгновенно сменяющихся картин и звуков парализовал мой мозг. Я не знал, что делать. Мое тело перестало мне повиноваться. До нас оставалось не больше десяти метров. Мне казалось, я чувствую их дыхание, чувствую запах пота и агрессии. Мысленно они уже бились, крушили тех, кто был за нами. Они видели только врагов, мы для них не существовали. Еще секунда — и нас затопчут, сметут с лица земли, не заметив.
И тут один из цепных псов со зверской яростью уставился на меня. Он бежал ко мне. Смотрел на меня, держа на плече металлический прут. Я с потрясающей ясностью видел его оружие. Мне показалось, что общее движение замедлилось, чтобы я хорошенько мог рассмотреть этот прут, который через секунду раскроит мне череп. Я вспомнил сестру, брата — они сейчас мирно спят, ни о чем не подозревая. Вспомнил отца, мать — завтра им сообщат ужасную новость. Вопреки ожиданию удар пришелся мне в грудь, а не по голове. Но боли я не почувствовал. Однако взлетел на воздух. И удивился, что смерть так безболезненна. «Мне не больно!» — хотел я закричать, чтобы преодолеть страх и погибнуть героем.
Воинственные вопли стали звучать тише. Я снова почувствовал телом землю. Наверное, упал. Приоткрыл глаза и увидел Рафаэля. Мускулистые руки подтолкнули его ко мне поближе.
Рафаэль
— Черт! Что вам тут понадобилось, кретинам! А ну на месте! Не двигаться!
Я узнал его. Это был Реми. Он поднял нас за шиворот с обидной легкостью и, открыв ногой дверь ближайшего подъезда, швырнул нас туда. А потом с диким воплем ринулся обратно в гущу битвы, которая кипела как раз напротив дома, ставшего нашим спасением.
Поначалу мы с Муниром лежали не шевелясь. Потом поднялись на ватные ноги, как зомби, вернувшиеся к жизни. По другую сторону застекленной двери бушевала схватка. Здоровенные парни кидались друг на друга, цепи и железные прутья со свистом рассекали воздух, обрушиваясь на темную, шевелящуюся массу. Слышались крики ярости и крики боли, одни стремились напугать, другие испуганно визжали. Злоба схватки дохлестывала и до нас, электризуя нервы, безжалостно впечатывая в души реальность. Воображаемую красоту поединков, героический миф о героях, в который хотели попасть и мы, уничтожило что-то жуткое, непредставимое, неприемлемое. Со временем неприкрытая жестокость этой картины смягчится. Став историей, она покажется даже осмысленной. Но только со временем. Не сегодня. И не завтра. Я расскажу брату о случившемся (и то частично) только через несколько дней. Боясь снова погрузиться в кошмар. Рассказать сразу невозможно. Никогда. Не говорят же сразу о первых волосках на теле. О первой ночной эрекции. Не делятся процессом взросления.
Не знаю, сколько времени длилась драка. Мне показалось долго, на самом деле две или три минуты.
Не знаю, отчего она прекратилась. Благодаря вмешательству полицейских? Не думаю. Пришло чувство насыщения? Разум подсказал остановиться, чтобы желание драться не стало жаждой убийства?
Парни расцепились. Стали помогать раненым подняться, уводили их.
— Пора! Уходим! — скомандовал Мунир.
— Думаешь?
— Они сейчас передохнут, и начнется второй раунд, точно.
Мы осторожно вышли из подъезда. В самом деле, парни вернулись на исходные позиции, но расходиться не собирались.
— Бежим! — шепнул Мунир и побежал.
Я за ним следом, и сердце у меня колотилось так, что готово было разорваться. Мы добежали до угла, повернули, пробежали еще немного и остановились, задохнувшись, словно пробежали марафон. Сели на асфальт, пытаясь отдышаться.
— Ну и заваруха, блин!
Я заговорил, чтобы нарушить тишину, опомниться, избыть страх.
— Ты знал, что поединки, они такие? — спросил я.
— Не очень.
— Я тоже. Не думал, что такая злоба.
И мы снова замолчали, стараясь как-то справиться с собой, со своими мыслями, чувствами. Потом решили, что пора по домам, поднялись и молча пошли. На перекрестке, где надо было прощаться, я не знал, что сказать. Откуда взялось внезапное смущение? Почему Мунир стал таким молчаливым?
— Ну, что, скоро увидимся? — спросил я, протягивая ему руку.
— Ага, — ответил он и крепко ее пожал.
Я постарался улыбнуться, но он остался серьезным.
Мы уже пошли каждый в свою сторону, но Мунир меня окликнул:
— Раф!
— Да?
— Я был рад с тобой повидаться, но… Я думаю, мы больше не увидимся.
Я удивился и не сразу задал вопрос, которого он от меня ждал.
— Почему?
— Ты видел, что творилось сегодня вечером?
— И что?
— Это не просто драка. Это война между двумя мирами. Между арабами и остальными. Я араб. Ты нет.
— Чушь какая!
— Может быть. Не знаю. Мне кажется, я живу в гетто. Кажется, буду жить в нем всегда. Всегда останусь иммигрантом. А ты… Ты живешь рядом с небоскребами, ты еврей. Наверняка дружишь с французами.
Я не знал, что ответить. В его словах была такая грусть, такая безнадежность. И он был таким взрослым.
