У меня не было сил смотреть на него; я едва могла говорить.
– Не знаю. Что-то есть, что-то должно быть, но я не знаю, что это такое. Что-то такое, что я не могла бы произнести вслух, даже если бы знала.
Он снова покачал головой, и я опять взяла его за руки.
– Ты вычитал из моего ума столько книг, неужели ты не можешь прочесть во мне… меня.
– Я не пытался. – Он взял мое лицо в ладони.
Странный взгляд его проник в меня, и я вскрикнула. Попыталась вырваться. Я не хотела этого, я была уверена в этом. Я отчаянно сопротивлялась. Мне казалось, его большие ладони отрывают меня от земли. Он не отпускал меня, но, дочитав, выронил на землю. Рыдая, я съежилась на траве. Он присел возле меня. Он не пытался ко мне прикоснуться, не стремился уйти. Я наконец успокоилась и притихла, ожидая.
– Я не намереваюсь еще раз повторять это.
Я села, обтянула колени юбкой, и припала к ним щекой, чтобы видеть его лицо.
– И что же произошло?
Он ругнулся:
– Чертова путаница у тебя в голове! Тебе тридцать три года – и чего ради ты намереваешься жить подобным образом?
– Я живу весьма уютно, – возразила я с вызовом.
– Оно и заметно – одна целых десять лет, никого, кроме прислуги, не видишь.
– Мужчины – это животные, а женщины…
– На самом деле ты ненавидишь женщин. За то, что им известно такое, чего не знаешь ты.
– И не хочу знать. Я счастлива жить такой, какая я есть.
– Черта с два.
Я промолчала. Презираю подобные выражения!
– Ты хочешь знать обо мне две вещи. И ни одна из них не имеет смысла. – Он посмотрел на меня с первым подлинным чувством, которое я заметила на его лице: с полным изумлением. – Ты хочешь знать обо мне все: откуда я родом и как стал таким.
– Да, хочу. А что за вторая вещь, которую ты знаешь, а я нет?
Не обращая внимания на мой последний вопрос, он проговорил:
– Я где-то родился и как-то вырос. Родные даже не потрудились пристроить меня в сиротский приют. И я остался на полной свободе – учиться на должность деревенского идиота. Вот я и убежал. Но не в деревню – в леса.
– Почему?
Он задумался и наконец сказал:
– Наверное, потому, что людская жизнь казалась мне бессмысленной. А тут я мог расти, как хотел.
– И как ты хотел? – спросила я, преодолевая ту огромную даль, которая то и дело возникала и исчезала между ним и мною.
– То, что я хотел, я извлек из твоих книг.
– Ты никогда не говорил мне об этом.
Он снова повторил:
– Ты учишься, но не думаешь. Оказывается, существует такая… ну, персона. Она состоит из отдельных частей, но образует единую личность. У нее есть нечто вроде рук, нечто вроде ног, подобие говорящего рта и мозга. И я – мозг этой личности. Очень слабый мозг, но лучшего мне не попадалось.
– Ты безумен!
– Нет, нисколько, – отвечал он без обиды и с абсолютной уверенностью. – У меня есть та часть, которая служит вместо рук. Я могу направить их куда угодно, и они сделают все, что велю. У меня есть говорящая часть. Очень хорошая.
– Ну сам ты не слишком красноречив, – отвечала я.
Он удивился:
– Так я не о себе! Она сейчас там, с остальными.
– Она?
– Ну та, что говорит. Теперь мне нужна, которая думает, и та, что может сложить одно с другим и найти правильный ответ. А когда все окажутся вместе и будут сообща работать, я стану тем самым невиданным существом, о котором тебе говорил. Поняла? Только я хочу, чтобы у него была голова получше моей.
Моя собственная голова шла кругом.
– А почему ты все это затеял?
Он серьезно поглядел на меня.
– А почему у тебя волосы под мышками растут? Такое не задумаешь. Так, наверное, должно быть.
– А что бывает… ну то, что случается, когда ты смотришь мне в глаза?
– Ты хочешь, чтобы я дал этому имя? У меня его нет. Я не знаю, как это получается, но знаю, что умею заставить всякого выполнить мое желание. И ты, например, сейчас забудешь обо мне.
Я сказала сдавленным голосом:
– Но я не хочу забывать…
– Захочешь… – Я не поняла, чего он хочет: чтобы я забыла о нем или захотела забыть. – Сперва ты возненавидишь меня, а потом, не скоро, будешь мне благодарна. Может быть, тогда ты сумеешь сделать кое-что для меня. И сделаешь это охотно. Но сейчас ты все забудешь, да, все, кроме чувства. И моего имени, может быть.
Не знаю, что заставило меня спросить об этом, но я отрешенно произнесла:
– И никто никогда не узнает о тебе и обо мне?
– Не узнает, – проговорил он. – Если только… если только это не будет голова животного, такого, как я, или даже лучше.
Он поднялся.
– Подожди, подожди! – вскрикнула я. Только бы он не ушел! Высокий, грязный, гадкий зверь, мужчина, он каким-то невероятным образом поработил меня. – Но ты еще не дал мне того, второго… не знаю, что это…
– Ах, это, – произнес он. – Да, я понимаю.
Двигался он, как молния. Сперва надавило, раздвигая, пронзило, и в муках блаженства утонула боль.
Выбрался из всего этого я на двух четко разделенных уровнях.
Мне одиннадцать, и я задыхаюсь от потрясения, переживая вторжение в чужое «я».
И мне пятнадцать, я лежу на кушетке, а Стерн все жужжит: спокойно, спокойно, расслабился, лодыжки и ноги твои расслабились, как и пальцы ног, живот сделался мягким, затылок расслабился, как твой живот, все тихо и спокойно, все мягко, все мягче, чем мягкое…
Я сел и спустил ноги на пол.
– О'кей!
Стерн посмотрел на меня с легкой досадой.
– Это должно сработать, но только в том случае, если ты будешь содействовать. Только ле…
– Уже сработало, – проговорил я.
– Что именно?
– Все было, как вы сказали. От А до Я. – Я щелкнул пальцами. – Вот так.
Он проницательно посмотрел на меня.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это произошло там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. Когда она сказала «Малышу – три». И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня с полной силой, на подростка, без предупреждения, без защиты. В ней было столько боли… я даже не подозревал, что такое возможно.
– Продолжай, – проговорил Стерн.
– Это действительно все. Я не про то, что было в ней, я про то, что это сделало со мной. На самом деле это была какая-то часть ее самой. Все, что случилось с ней за четыре месяца, все до последней малости, все разом вылилось на меня. Она знала Дина.
