Булис замолчал. Ягунин слушал его, опустив глаза. «Неужели и дальше мириться? — думал он. — А где выход?» Будто услышал его мысли Булис:
— Неужели молчать? — спросите вы. Нет. Хочу вас в сотый раз предупредить: Рижское соглашение Советской власти с АРА мы обязаны выполнять неукоснительно и пунктуально. Но на то мы и работники Государственного политического управления, чтобы бдительно охранять политические устои своей республики. После совещания я раздам вам списки уездов, которые вы возьмете под свой контроль. Антисоветскую пропаганду АРА будем пресекать решительно и немедленно. Мы не станем и впредь указывать, кому и как следует работать в их столовых. В хозяйственные дела вмешиваться нельзя. Это было бы ошибкой, которую, к сожалению, допускают порой советские работники на местах. Но вражескую пропаганду и, тем паче, враждебную деятельность, сбор сведений экономического и военного характера, подрыв авторитета советских властей — все эти акции мы с вами обязаны пресекать!
Булис вынул листок с отпечатанным списком уездов Самарской губернии.
— Сейчас начнем раскрепление, — сказал он и обернулся к Ягунину. — Вместе с Климовым зайдите к товарищу Вирну. Он ждет.
— Пошли, коли начальство ждет, — сказал Климов, круглоголовый, ладно затянутый в ремни заместитель Булиса.
…Вирн был занят беседой с какими-то гражданскими. Однако стоило Ягунину с Климовым показаться на пороге кабинета, начальник СамГПУ прервал разговор.
— Через час продолжим, — сказал он. — Садитесь, товарищи. — Подождал, пока за посетителями не захлопнулась дверь, и начал без прелюдий: — Климову поступили сведения, очень приблизительные — так ведь? — что бывший полковник царского генштаба Ротштейн, который служил одно время как военспец в штабе округа, а потом перешел в АРА управделами, хранит дома и на службе документы особой секретности. Видимо, похитил он их в штабе Заволжского военного округа. Вполне вероятно, что он уже передал бумаги Шафроту. Обыскивать помещение АРА мы не имеем права. Наш сотрудник, который служит в их конторе, по своей должности к самому Шафроту доступа не имеет — мала сошка. Так ведь, Климов?
По привычке Вирн, пошагав по кабинету, встал у подоконника.
— Именно, Альберт Генрихович. Никаких у нас подходов. Чистая случайность, что он увидел документы у Ротштейна. Папка упала, бумажки высыпались…
Вирн пристально взглянул на Мишку. А тот продолжал недоумевать: зачем он-то здесь? Краешком сознания, впрочем, он кое о чем начинал догадываться. Не к Ильинским ли ниточка тянется?
Догадлив стал Мишка!
— Скажи, Ягунин, как ты считаешь, может ли быть для нас полезной… хоть в чем-то… мать Шуры Ильинской? Она уже как-то помогла нашим властям, когда задержала телеграмму Шафрота о закрытии столовых. Можно полагать, что она человек совести. Другое дело, способна ли она открыто протянуть руку сотрудничества нам, ГПУ?
Очень трудный вопрос для Мишки. Ответил честно:
— Не знаю. Смотря что надо. Она гордая.
Климов кивнул: о щепетильности Надежды
Сергеевны в вопросах чести и порядочности информацию он уже имел.
— Понимаешь, — сказал он, — надо бы, чтобы она… ну, как бы это… не то чтобы выкрала…
— Наверняка — гроб! — махнул рукой Мишка. — Никогда.
— Надо изъять, — смягчил глагол Вирн, — у Шафрота секретные военные сведения, которые ему добыли Ротштейн и другие его разведчики. Шафрот на днях уезжает из Самары, и документы, естественно, возьмет.
— Если военные документы, так их можно забрать и официальным манером… — солидно начал Мишка, но Климов с досадой перебил:
— Так их же найти надобно! Что же, обыскивать весь особняк АРА? Такого скандала нам не простят. Мы не можем рисковать питанием тысяч детей…
Мишка думал.
— Поговорю с Шурой, — только и сказал.
Вот и приблизился час свидания с Шурочкой Ильинской, о котором Мишка мечтал тысячу тысяч раз. Множество вариантов их будущей встречи рождалось в Мишкином воображении за месяцы разлуки. Какие только места не намечтал он: и у губчека, и на вокзале, и у крыльца дома Ильинских, и в дверях коллектора. Даже случайные встречи на улице фантазировались в нескольких вариантах. Но представить себе детдомовский двор и саму Шуру в гимнастерке и темной юбке, с отросшими, туго стянутыми красной косынкой волосами, Ягунин, само собой, не мог. Однако именно такую, малознакомую девушку, похудевшую фигурой и повзрослевшую взглядом, с тонким, как на бабкиных иконах, лицом богоматери, он и увидел, стоило сделать шаг за калитку детского дома чекистов. Поскольку детдом находился менее чем в квартале от ГПУ, а совещание у Булиса было продолжительным, кто-то из друзей Мишки успел предупредить Ильинскую о его приезде. Теперь она с полчаса уже все «брала себя в руки», чтобы встретить Ягунина по-товарищески приветливо и по-чекистски сдержанно. Жени Суриковой в детдоме не было — унеслась по директорским делам, кажется, выбивать у Левкина доски для ремонта крыши. Оставшись одна, Шура растерялась. То принялась было сооружать с воспитанниками запруду: снег все еще дотаивал и двор заливало с крыш. Поиграла и бросила, позвала ребят на веранду читать сказки Афанасьева. Прочитав одну-две, откладывала книгу: «Посмотрите картинки!» Сама же, краснея, бежала к воротам, чтоб выглянуть, закусить губу и снова «брать себя в руки». Все это была лишь нервная суета. Когда же Мишка появился во дворе, он показался ей строгим, взрослым и непохожим на себя. Наверное, из-за красивой командирской формы, но… Показался он Шуре чужим, суровый начальник — и только. Надо было ей все же догадаться, что Мишкино сердце трепетало, как заячий хвост, и что устрашающая хмурь белесых бровей происходила от великого смущения.
Смотрела на него Шура и молчала, словно бы старалась вспомнить прежнего Мишку. Да мешали навернувшиеся слезы — не разглядишь, где там нос, губы, щеки… Расплылось Мишкино лицо в бесформенное пятно.
— Шура, вот я… значит, приехал, — хрипло выдавил Ягунин.
Девушка быстро закивала: да-да и прижала пальцы к глазам.
— Товарищ Шура, товарищ Шура, — укоризненно пропищала бледная девочка в кофте из застиранного хаки. — Как не стыдно плакать! Сама нам говорила!
Шура погладила ее по светлой головке, хотела что-то ответить, но только всхлипнула.
Во все гляделки на них уставились стриженые ребятишки. Окружили. Мальчики казались одинаковыми в перешитых и перелицованных солдатских гимнастерках и в серых бязевых штанах, происхождения, явно кальсонного. Девочки одеты были чисто, но кто во что горазд: в старушечьи юбки и кофты, выцветшие блузки и платьица из перекроенных гимнастерок. Взрослые одежки перешиты были на них отнюдь не по первому классу, так как ни у Жени, ни у Шуры портновского таланта не оказалось. Разновозрастные дети — от одиннадцати до четырех лет — молчали, как в рот воды набрали. Невдомек было, почему плачет, а не радуется товарищ Шура, к которой пришел такой замечательный, в кожаной куртке и в галифе со шпорами товарищ чекист. Те, что постарше, догадывались, что гость — тот самый герой, который должен был вернуться после победы над степными бандитами.
