— Вашему дяде, фронтенакскому приору? — возразила Кристина. Ее лицо омрачилось, и Леонс заметил эту перемену.
— Ах, графиня! — возразил он с пылкостью. — Я вижу, вы сохраняете несправедливое предубеждение против этого превосходного человека; это неблагодарность. Почему вы упорствуете в этом необъяснимом отвращении ко всем, кто имеет над вами власть?.. Кристина, клянусь вам, вы не понимаете моего дядю; он не строг до непомерности, он великодушен, исполнен христианского милосердия; его высокий ум понимает и извиняет проступки, когда они заглажены раскаянием. Доверьтесь ему! Если б вы знали, какие добрые слова находит он, чтобы успокоить взволнованную душу! Сегодня утром он помог мне так, как не смог бы никто иной: я был печален, несчастен, одинок, а он сделал меня твердым, мужественным, вселил в меня надежду.
— Я никогда не сомневалась, — холодно возразила Кристина, — в красноречии фронтенакского приора… Но, — прибавила она совсем другим тоном, — почему ты, Леонс, нуждался в его утешениях?
— Графиня, не спрашивайте меня… я не могу сказать вам. Знайте только, что одного слова моего дяди было достаточно, чтобы сотворить чудо. Вопреки доводам рассудка, я мечтал о счастье, которое казалось мне невозможным, и самое мрачное уныние овладело мною. Приор сообщил мне, что моя надежда не беспочвенна, что мое честолюбие не безумно… Я понял, что моя мечта может осуществиться, и это дало мне силы и желание жить…
Леонс не думал, что графиня де Баржак могла догадаться об истинном смысле его слов. Он забыл, что восторженный взгляд, тон голоса, порывистость движений выдавали его с головой, он не знал, что даже юная девушка одарена инстинктом, подсказывающим ей, чьи чувства она растревожила.
Кристина отстранилась от него быстрым, почти исполненным ненависти движением. Ей тут же пришли на ум туманные намеки Ларош-Боассо. Она вспомнила, что барон говорил ей об интриге фронтенакских бенедиктинцев, затеянной для того, чтобы отдать ее руку племяннику приора, и вся ее гордость возмутилась при мысли об этом. Кристине де Баржак не хотелось стать игрушкой в чьих-то руках. И как только ей стали очевидны мечты Леонса, она почувствовала сильнейшее негодование. Выражение этой целомудренной, честной любви, которое она, может быть, выслушала бы без гнева за несколько часов перед этим, возбудило необыкновенное отвращение в ее сердце. Она встала и, не смотря на Леонса, сказала сухо:
— Не обольщайтесь, может быть, надежды, за которые ручается ваш дядя приор, не осуществятся. Фронтенакские бенедиктинцы не могут вертеть людьми по своей прихоти, как бы хитры они ни были! Но, — продолжала она, — я должна воротиться в замок; я чувствую себя уже лучше. А вы так слабы, что не можете следовать пешком за моей лошадью, которая не любит идти шагом… Мы встретимся в Меркоаре… Да где же эта проклятая лошадь? Черт побери, неужели она убежала?
Она хлопнула бичом и позвала Бюшь, но Бюшь не показывалась. Молодая лошадка, капризная и своенравная, как и ее госпожа, захотела прогуляться по лесу, пока Кристина разговаривала с Леонсом. И когда госпожа хватилась ее, она была уже в замке.
Кристина нахмурилась, топнула ногой и выругалась. Несомненно, у ее гнева была и другая причина, помимо исчезновения лошади. Леонс, ничего не понимая в этой внезапной перемене настроения молодой графини, встал и робко предложил свою помощь. Кристина отказала ему.
— Нужды нет, — сказала она, — я пойду пешком; я знаю дорогу. Не беспокойтесь, я уже не ребенок, чтобы идти одной. По дороге я сделаю некоторые распоряжения… Вы больны, вы ранены, вам следует потихоньку возвращаться в Меркоар.
Леонс все искал, но напрасно, причину этого сильного раздражения. Он спросил почти с трепетом:
— Ради бога, графиня, скажите мне, каким образом имел я несчастье прогневать вас? Я не понимаю, что я сделал…
— Прогневать меня, мосье Леонс? А каким образом могли бы вы прогневать меня? Ваши дела меня не касаются; сейчас у меня довольно и своих… Но скоро будет дождь… Возвращайтесь скорее в замок, а я отправлюсь туда другой дорогой.
— Кристина, графиня, умоляю вас: позвольте мне вас проводить. Этот лес не безопасен… я не буду говорить с вами, если вы прикажите мне это, я только буду идти возле вас…
— Неужели все непременно хотят держать меня под опекой? Черт побери, я уже доказала сегодня, что в состоянии защитить себя сама… Оставьте меня, милостивый государь… Не следуйте за мной; я вам запрещаю следовать за мной!
Она решительно пошла по первой тропинке и удалилась. Леонс не смел пошевелиться, но, когда Кристина исчезла за поворотом дороги, он не мог сдержать свое беспокойство. Он побежал опрометью, чтобы догнать ее, и скоро увидел графиню на просеке среди остролистника и орешника. Кристина, заметив, что он следует за ней, вдруг остановилась, обернулась и сделала такой угрожающий жест, что бедный молодой человек остановился, словно пригвожденный к своему месту.
Однако, как только Кристина исчезла из вида, сила, державшая его неподвижным посреди дороги, ослабила свои тиски. Он быстро пробежал просеку, но в конце ее уже не нашел графини де Баржак. Он начал бродить по тропинкам, которые перерезали во всех направлениях эту часть леса, и нигде не увидел фигуры молодой девушки. В отчаянии он позвал ее, но только насмешливое эхо отвечало ему.
Тогда глубокое уныние овладело племянником приора.
«Она от меня бежит, — думал он, — она предпочитает скорее подвергаться опасностям, поджидающим ее в этом лесу, чем принять мою помощь… Боже мой, каким образом мог я оскорбить ее до такой степени? Ах, глупец! Я был так неосторожен, что слишком ясно высказал мои тайные желания, а так как она меня не любит… Она ведь не хочет любить никого… Приор был прав: я не должен был так рано радоваться и считать уничтоженными препятствия, разлучающие нас. Но самое ужасное во всем этом — она не любит меня… Горе мне, горе! Но не могу же я бросить ее одну в лесу, пусть она меня и ненавидит. Я буду наблюдать за ней издали, без ее ведома, пока не пойму, что она в безопасности».
Он снова углубился в лес, забыв, что он один, безоружен, ослабел от раны, что рука его висит на перевязи, стало быть, защитник из него никакой.
Графиня де Баржак была не менее взволнована. Это новое волнение, увеличившее и без того сильные впечатления этого утра, довело ее до высочайшей степени нервного напряжения, мысли ее путались, сердце бешено стучало. Она шла легко и уверенно, но почти не понимала, куда идет, голова у нее кружилась, в ушах жужжало, а окружающие деревья казались ей танцующими какой-то адский танец. Однако упорство, с каким ее преследовали, не позволяло ей замедлить шаг. Подобрав подол своего длинного шелкового платья и сжав губы, бежала она по тропинкам, не думая о том, куда они ведут.
Только когда Кристина перестала видеть вдали Леонса и слышать его голос, она почувствовала себя в спасительном одиночестве. Ее волнение мало-помалу улеглось, и она решила остановиться, чтобы перевести дух.
В нескольких шагах от себя она увидела уединенную скалу, покрытую исландским мхом, которая возвышалась на покатом склоне холма. У подножия скалы находилось небольшое углубление, куда легко можно было спрятаться. Кристина направились к этому убежищу и притаилась там, едва переводя дух, как преследуемая лань.
