Она выскочила из машины, улыбнулась и сказала:
– Ужасно хочется есть. Пойдем, будем меня кормить.
И это были самые уютные слова, которые только может сказать женщина на первом свидании.
Официант, весь в белом, похожий на короля сметанного царства, с такой же бело-сметанной улыбкой, подлетел быстро, и мы поназаказывали ему всякого вкусного.
– Ну, как ваш «Гамлет»? – первое, что спросила Алина.
Я тогда еще не знал, что эта женщина обладает удивительной способностью спрашивать меня ровно о том, о чем мне очень хочется рассказать. Женщина, которая умеет почувствовать, что тебя волнует в данную секунду, и спросить именно об этом – незаменима и может надолго, если не навсегда, стать единственной.
А я ведь с читки прибежал, с первой репетиции, на которой доказывал артистам свое виденье самой великой в мире пьесы, стараясь быть убедительным, как ученый, и темпераментным, как режиссер. Артисты слушали удивленно и недоверчиво. Кто-то подобострастно кивал, кто-то откровенно позевывал. Но, в основном, удивление и недоверчивость читал я в их глазах. И я объяснял, доказывал, спорил, отвечал на любые вопросы, помня главную заповедь режиссера: есть один ответ, который навсегда должен быть исключен из режиссерского лексикона: «Не знаю». Я не был уверен, что смог их до конца убедить, но то, что поколебал их привычное понимание «Гамлета» – это точно.
И вот я, наполненный всем этим, прибежал к Алине, а она спрашивает:
– Ну, как ваш «Гамлет»?
Не важно, почему она спросила именно это: возможно, для поддержания разговора; или потому, что не знала, о чем ещё меня спрашивать; а может быть, специально желая сделать мне приятное, – все это не имело ровно никакого значения. Она задала именно тот вопрос, который мне так хотелось услышать.
И я начал отвечать. Передо мной была не журналистка, – какая на фиг журналистика! – передо мной сидела женщина, вместе с которой я теперь проживал жизнь, хотя она, возможно, ещё об этом и не догадывалась.
Итак, я принялся рассказывать Алине про своего «Гамлета». Я совершенно не думал о том, интересен ли ей мой рассказ, потому что, если честно, я был абсолютно убежден: он ей интересен невероятно.
Дорогой сын! Я понимаю, что тебе скучно читать про Гамлета. Ну, и не читай, не мучайся. Пропусти эти страницы с легкостью, поверь, я не обижусь. Но мне так приятно возвращаться к тем временам, когда «Гамлет» был только идеей, а женщина была только надеждой на огромную любовь…
Я говорил Алине страстно, эмоционально, с восторгом убеждаясь, что эта женщина вдохновляет меня. Знаешь, сынок, на самом деле, женщины, с которыми мы готовы обменяться душами, нужны нам только для одного: для вдохновения. Все остальное можно в разных местах получить, а вот вдохновение – только у них.
И вот, что я говорил, если вкратце.
Пастернак переводил «Гамлета» почти тридцать лет. Последний вариант перевода вышел уже после его смерти. Работал гений тщательно, осторожно, бережно. Однако все исследователи сходятся на том, что перевод Пастернака все-таки весьма вольный. И вообще о соответствии «Гамлета» шекспировскому оригиналу рассуждать довольно трудно, ведь Шекспир писал на староанглийском, который и коренные англичане не вдруг расшифруют. Так что Пастернак переводил с перевода.
И вообще, разве «Гамлет» в переводе Пастернака – это английская история? Разве это история про борьбу за власть? Что такое Эльсинор? Где он вообще находится? Во что тогда одевались люди? За какую власть они воевали? Разве при постановке «Гамлета» нам интересен исторический фон, исторические соответствия? Да нет, конечно! «Гамлет» – это не трагедия власти, это трагедия одной семьи, это вообще семейная история. Кроме того, это история, которую каждый народ присваивает себе. Я видел «Гамлета» в Эстонии, в Польше, в Англии… Там был эстонский Гамлет, польский Гамлет, английский Гамлет… В какой стране Гамлет ставится, такая у него и национальность. Попробуйте так подойти, например, к моему любимому Чехову – ничего не выйдет! А тут – пожалуйста.
Поэтому-то на афише будет написано: «Борис Пастернак. Гамлет. Перевод трагедии В. Шекспира». Поэтому-то впервые за многолетнюю историю постановок этой великой трагедии, действие будет происходить на фоне русского пейзажа, будет происходить в России. И это вовсе не дань современной театральной моде…
Сегодня в театральную режиссуру пришло множество закомплексованных, не уверенных в себе людей, у которых одна задача – крикнуть: «Смотрите, какой я талантливый! Смотрите, какая буйная и свободная у меня фантазия! Смотрите, какой я смелый! Пожалуйста, смотрите, смотрите, смотрите на меня!» И ради того, чтобы этот их крик был услышан, они готовы с ног на голову переворачивать любое классическое произведение.
У меня подобной задачи, понятно, нет. Просто я убежден: такой гений, как Пастернак, да еще и переживший за свою жизнь все то, что он пережил, когда переводил «Гамлета», думал не об Эльсиноре, а о России. Так это или не так, мы, разумеется, уже никогда не узнаем, но никто не может отнять у меня право думать таким образом.
Что же происходит в «Гамлете»? Когда ставишь такое знаменитое произведение, самое трудное – забыть все многочисленные трактовки и заставить себя прочесть его с удивленным восторгом первооткрывателя. Но если попробовать…
Странную историю поведывает нам Шекспир. Из иного мира приходит на землю призрак отца для того, чтобы заставить сына мстить своей матери. Как такое может быть? Призрак – это тот, кто пришел из другого мира, это тот, кто был рядом с Богом, кто познал какие-то иные, надземные законы. У Призрака – невероятно человеческая логика. Человек, конечно, может мстить тем, кто его обижал. Да, это не по-христиански, да, стремление мстить напрочь перечеркивает смирение – главную заповедь, но по-человечески это все-таки можно понять. Но Призрак?! Тот, кто убедился, что человек после смерти не умирает?! Тот, кто узнал жизнь за гробом?! Тот, кто познал неведомые нам законы жизни, понять которые можно, только пережив смерть?! Разве может быть такое, что смерть ничему не научила отца Гамлета и он ведет себя так, словно не было ни смерти, ни воскрешения, пусть он и призрак? Какая-то тут явная нестыковка. Не может из загробного мира являться отец только для того, чтобы принести идею мести. А если призрака не было? Если Гамлет сам его придумал и разыграл?..
…Алина слушала, не перебивая, не задавая вопросов, и даже не глядя на меня. Но я чувствовал: ей очень интересно то, о чем я рассказываю.
Только когда я заговорил о Призраке, она подняла на меня свои огромные черные глаза и посмотрела удивленно.
– Дослушайте, дослушайте. Подождите, – сказал я, очень боясь, что она меня перебьет.
Алина молча кивнула.
…Кто такой Гамлет? Что он, собственно говоря, делает в этой пьесе? Если посмотреть на Гамлета, забыв Смоктуновского, Высоцкого, Козакова и других великих актеров, которые его играли, а просто оценить его поступки, то выяснится, что этот «страдалец» – довольно мерзкий человек. Это человек, который воюет с собственной матерью. Непонятно, по какой причине он издевается над Офелией, которая явно любит его. Он убивает ее отца, думая, что это – король, а потом над трупом отца своей возлюбленной произносит: «Прощай, вертлявый, глупый хлопотун!» Нормально: убить ни в чем не повинного человека и при этом не испытывать никаких угрызений совести? Он убивает своих университетских товарищей, потому что ему кажется, что они его предали… Они его предали, а он их жизни лишил! Гамлет, наконец, доводит до гибели свою мать. Гамлет вообще распоряжается чужими жизнями с легкостью киллера.
