На мгновение Аббе утратила выдержку и ответила Эадульфу взглядом, исполненным злобы и ненависти. На мгновение лицо ее застыло подобием маски Медузы-Горгоны, а затем она холодно улыбнулась.
— Ради этого не стоило ее убивать. Увидеть своими глазами, как падет твоя церковь, — разве это не худшая кара?
— В котором часу ты ушла от Этайн? — осведомилась Фидельма.
— Что?
— Когда после этой ссоры ты ушла из кельи Этайн?
Аббе спокойно обдумывала вопрос, чтобы дать точный ответ.
— Не могу вспомнить. Я пробыла у нее всего минут десять или немногим больше.
— Кто-нибудь видел, как ты уходила? Сестра Ательсвит, например?
— Не думаю.
Фидельма вопросительно взглянула на Эадульфа. Ее напарник кивнул в знак согласия.
— Хорошо, мать настоятельница. — Фидельма встала, вынудив Аббе последовать ее примеру. — Возможно, нам понадобится задать тебе еще кое-какие вопросы. Потом.
Аббе улыбнулась им.
— Я буду здесь. Не бойтесь. Воистину, сестра, тебе следует посетить нашу обитель в Колдингеме и самой увидеть, как без греха можно наслаждаться жизнью. Ты слишком красива, слишком молода и полнокровна, чтобы на всю жизнь принять римский принцип безбрачия. Воистину, разве Августин из Хиппо не писал в своих Confessiones:[13]«Дайте мне простоту и воздержание, но не сейчас»?
Настоятельница Аббе гортанно рассмеялась и вышла, а Фидельма отчаянно покраснела.
Она обернулась, но, встретив довольный взгляд Эадульфа, пришла в ярость.
— Итак? — бросила она.
Улыбка на лице Эадульфа погасла.
— Я не думаю, что Аббе убила Этайн, — поспешно сказал он.
— Почему же нет? — отрывисто возразила она.
— Во-первых, она женщина.
— Разве женщина не может совершить убийство? — усмехнулась Фидельма.
Эадульф покачал головой.
— Может. Но когда мы только что увидели тело Этайн, я сказал: не думаю, что у женщины достало бы сил удерживать настоятельницу и перерезать ей горло так, как это было сделано.
Фидельма закусила губу и успокоилась. В конце концов, сказала она себе, что ее рассердило? Аббе явно говорила ей приятное и при этом не лгала. Рассердили ее не слова Аббе. Это было что-то другое, что-то, сокрытое в глубине ее самой, чего она не может понять. С мгновение она смотрела на Эадульфа.
Монах-сакс ответил ей смущенным взглядом.
Фидельма поймала себя на том, что первой опустила глаза.
— А что бы ты сказал, поведай я тебе, что видела, как брат Торон, монах-колумбианец, встретился с Вульфриком у боковых ворот монастыря сегодня вечером и, по всей видимости, вступил с ним в сговор?
Эадульф поднял бровь.
— Ты хочешь сказать, что это было на самом деле?
Фидельма утвердительно кивнула.
— Полагаю, для такой встречи может быть множество причин.
— Может, — согласилась Фидельма, — но среди них нет ни единой, которая меня удовлетворила бы.
— Брат Торон был одним из посетителей настоятельницы Этайн, верно?
— Одним из тех, кого мы еще не допросили.
— Это не было делом первой необходимости, — заметил Эадульф. — Торона видели, когда он вошел в келью Этайн. Это произошло рано утром. Ее же видели живой после этого посещения. Последним посетителем был, как известно, Агато.
Фидельма некоторое время пребывала в нерешительности.
— Думаю, нам следует переговорить с Тороном, — сказала она.
— А я думаю, что прежде всего нам следует пригласить Агато и поговорить с ним, — возразил Эадульф. — Он гораздо более важный подозреваемый.
И каково же было удивление Эадульфа, когда Фидельма согласилась с ним без всяких возражений.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Агато. Худой жилистый человек с тонким узким лицом. Кожа у него темная, лицо выбрито кое-как. Глаза, чернотой спорящие с густыми волосами. Губы тонкие и алые, как если бы он накрасил их соком ягод. Фидельма не могла отвести взгляда от его выпуклых век, полузакрытых, как у хищной птицы.
Священник нахмурился, войдя в комнату.
— Я протестую. Зачем меня сюда призвали? — сказал он на франкской латыни.
— Я принимаю твой протест, Агато, — ответила Фидельма на том же языке. — Кому мне его передать? Королю, епископу Колману или настоятельнице Хильде?
Агато презрительно тряхнул головой, словно отвечать было ниже его достоинства, прошел и сел.
— Вы хотите меня допросить?
— Кажется, ты последний, кто видел настоятельницу Этайн живой в ее келье, — напрямик сказала Фидельма.
Агато невесело усмехнулся.
— Это не так.
Фидельма нахмурилась.
— А как — так? — нетерпеливо поторопила она.
— Последним, кто видел настоятельницу, был тот, кто ее убил.
Фидельма пристально посмотрела в его полуприкрытые глаза. Они были холодны и равнодушны. Она не поняла, вызов это или насмешка.
— Это верно, — заговорил Эадульф. — И мы здесь для того, чтобы узнать, кто ее убил. В какое время ты вошел в ее келью?
— Ровно в четыре часа.
— Ровно?
Снова невеселая улыбка на тонких красных губах.
— Так сообщила мне клепсидра почтенной сестры Ательсвит.
— Понятно, — заключил Эадульф. — Зачем ты туда вошел?
— Чтобы увидеться с настоятельницей, естественно.
— Естественно. Но по какой причине ты хотел ее видеть?
— Я никого не обманываю. Я — сторонник Рима. Я был уверен, что настоятельница Этайн была введена в заблуждение, когда решилась выступать в защиту ересей церкви Колумбы. Я пошел к ней защищать мое дело.
Фидельма посмотрела на этого человека.
— Это все?
— Это все.
— Как ты собирался добиться столь быстрого поворота в мыслях настоятельницы?
Агато огляделся с видом заговорщика, потом улыбнулся.
— Я показал ей вот это… — Он сунул руку в кожаный кошель, который носил на ремешке на шее, и выложил содержимое на ладонь.
Эадульф подался вперед и нахмурился.
— Это всего лишь щепка.
Агато посмотрел на него с презрением.
— Сие есть lignum Sanctae Crucis,[14]— заявил он тихо и благоговейно и преклонил колена.
