Он снова бросился бегом к шкафу и вернулся с охапкой шпаг в ножнах, которые сбросил работникам.
– Кто-нибудь, идите к главному входу снаружи, по улице, – велел им Жоан. – Но не атакуйте, только пригрозите им. Дайте им возможность убежать.
Через мгновение послышались громкий взрыв и триумфальный крик.
– Дверь открыта! – закричал Никколо, отбрасывая аркебузу и хватая шпагу.
Жоан бросился вниз по лестнице, сжимая свое оружие и надеясь на то, что Никколо и другие ворвутся через внутренний двор. Пока Жоан летел, перескакивая через ступеньки, он думал о том, что эти люди с легкостью победили бы его в конном бою, ведь это были всадники, которые всю свою жизнь, с самого детства занимались военной практикой верховой езды, в то время как он почти не умел держаться на лошади. Однако в рукопашной борьбе он их не боялся. Этому его прекрасно научили на галерах. Жоан снова услышал крики Анны. «Ради Бога, держитесь!» – подумал он.
Взломав дверь, Никколо ворвался в дом, используя скамью как таран. Подталкиваемый несколькими работниками, он кричал во все горло. Они навалились на двух людей в масках, которые попытались преградить им дорогу, и чуть не сшибли Жоана, бежавшего с верхнего этажа. Используя скамью, они теснили пришельцев в сторону лавки, а Жоан бросился в залы. В маленьком зале находилась растрепанная Анна: юбка была порвана, она тяжело дышала и пыталась подняться с пола, где ее удерживали силой двое в масках, которые отпустили ее, чтобы обнажить шпаги. Жоан облегченно вздохнул: она была жива. Он не знал, удалось ли этим типам изнасиловать Анну, но по крайней мере она была жива. Со всей накопившейся яростью бросился он на этих людей, хотя одновременно удостоверился в том, что дверь на случай отступления была открыта. Подонки поняли, что авантюра выходит им боком, и стали пробиваться к выходу. Один из них скрестил с Жоаном шпаги, а второй убежал. «Это Хуан Борджиа», – подумал книжник с яростью.
Люди в масках сгруппировались в торговом зале, защищаясь от нападения работников лавки.
– Дайте им возможность свободно уйти! – крикнул Жоан.
Одновременно с этим он резко прыгнул вперед, отдалившись от своих и сделав выпад в сторону ближайшего человека в маске, который с трудом отбил его удар. Жоану очень хотелось скрестить шпаги с тем, кто, как он думал, был Хуаном Борджиа, но этот тип уже находился на улице, окруженный людьми в черном. Жоан бросился за ними, сзади бежали работники, преследуя непрошеных гостей, вторгшихся в лавку. Именно тогда при обмене ударами Жоан ранил в плечо одного из отставших, и тот с криком выронил шпагу.
Увидев, что путь свободен, люди в черном вскочили на своих лошадей и ускакали. С собой они увезли раненого.
– Хуан, трус! – крикнул им вслед Жоан, тут же пожалев о своих словах.
Он подбежал к Анне, которая рыдала, сжав в ярости кулаки. Мария и Эулалия вместе со служанками старались подбодрить ее.
– Вы в порядке? – спросил Жоан, бросив шпагу и обняв ее.
Прижавшись к мужу всем телом, она оросила его лицо и шею слезами.
– У него ничего не получилось, – сказала она тихо. – Он почти добился своего, но у него ничего не вышло.
Жоан поцеловал ее в щеку и снова спросил:
– Как вы себя чувствуете?
Вместо ответа она оттолкнула его и закричала так, чтобы все ее услышали:
– Они ничего не смогли со мной сделать! У них не получилось изнасиловать меня!
Она вскочила и, словно дикий зверь, бросилась на улицу. Там она остановилась перед посетителями, которых вышвырнули из лавки, соседями и прочими любопытными.
– У них ничего не вышло! – снова крикнула Анна. – Этим подонкам не удалось изнасиловать меня!
После этого она вернулась в лавку и, рыдая, упала на руки Жоану. Он гладил ее теплое, вздрагивающее от рыданий тело и влажное от слез лицо. Когда он ощутил, что жуткое напряжение от пережитого стало отпускать ее, то осознал, что у него самого болят все мышцы и что ему с трудом удается удерживать супругу. Его чувства были противоречивыми. С Анной было все в порядке, и они малой кровью отделались от подонков Хуана Борджиа. Но он прекрасно осознавал, что папский сын никогда не смирится со своим поражением и не откажется от гнусного желания овладеть Анной, чего бы это ему ни стоило.
«Я должен защитить свою семью, – написал Жоан той ночью в своем дневнике. – Я должен защитить супругу даже ценой отказа от своей мечты».
26
– Анна, вам нужно вернуться в родительский дом, – сказал ей Жоан на следующий после нападения день.
Они ложились спать, и он знал, что его ждет еще одна бессонная ночь. Хуан Борджиа вернется за ней, Жоан был в этом уверен.
– В Неаполь?
– Да, вы должны быть в безопасности, герцог Гандийский не оставит своих попыток изнасиловать вас – в этом нет ни малейшего сомнения.
– Но здесь наш дом! – воскликнула она с тоской. – Вы пообещали мне счастливую жизнь среди книг и с лихвой выполняете ваше обещание. А теперь вы хотите, чтобы мы расстались?
– Да, я думаю, что вам немедленно надо уехать в Неаполь. Вы в опасности, а я не могу обеспечить вам надежной защиты. Папский сын очень опасен.
Рамон уже спал в своей колыбельке; Анна безмолвно, в задумчивости скользнула в постель. Жоан лег со своей стороны кровати.
– Я не хочу, чтобы мы расставались.
– Я постараюсь продать лавку и воссоединиться с вами, как только смогу. Мы будем жить в Неаполе или вернемся в Барселону.
– Но, Жоан, эта книжная лавка – ваша мечта!
– Да, это было моей мечтой. Но и вы также моя мечта. Более важная. Я не могу позволить, чтобы этот волк вас сожрал.
Она свернулась калачиком около него, и Жоан обнял ее. Они поцеловались.
– Я тоже не могу позволить, чтобы вы отказались от своей мечты из‑за меня, – сказала Анна через некоторое время. – Кроме того, это теперь и моя мечта тоже. Это наше общее дело. Я счастлива здесь, Жоан.
– Речь не только о вас, Анна. Речь также идет о свободе и достоинстве, за которые я всю жизнь боролся. Этот негодяй возомнил, что обладает правом первой ночи здесь, в Риме, и вбил себе в голову, что может осуществить это право с вами и со мной. Мы не сможем от него избавиться.
Анна в раздумье помолчала несколько мгновений.
– Но до сих пор нам удавалось выйти из всех передряг достаточно успешно, ведь правда?
– Он вернется, Анна. Вернется с такими силами, против которых мы ничего не сможем поделать.
– Дайте мне подумать, Жоан. Оставить Рим, нашу жизнь здесь – это огромная жертва.
– Думайте, но у нас совсем немного времени.
Как-то в середине дня Никколо попросил Жоана поговорить наедине в малом зале. Речь должна была пойти о чем-то важном, потому что у флорентийца, как успел заметить Жоан, было очень озабоченное выражение лица.
