Одинокий луч утреннего солнца наконец проник в узкое ущелье, и, пока он светил Марото прямо в глаза, варвар стоял неподвижно в надежде, что его потный лоб сияет отраженным светом, как огненная корона. Он не мог решить, в чем больше странности: в том, что охранники еще не явились схватить его, или в том, что никто из господ еще не разорался. Щурясь на свету, он увидел на большинстве наштукатуренных лиц совсем не то выражение, которого ожидал.
Похоже, они больше его не боялись. Они смотрели… с отвращением. А зир Мана и принцесса Вон Юнг так и вовсе с бешенством. Хорошо. В задницу этих ничтожеств. Марото схватил открытую бутылку игристого из ведерка со льдом, встроенного в ручку Хассанова кресла, и повернулся к ним спиной – если демоны сочли нужным временно избавить его от битья или, чего похуже, от рук охранников, он, мать их так, собирается от души и как можно дольше наслаждаться кайфом обуздания этих паршивцев.
Граф Хассан с воплем приземлился на спину Марото, его руки сомкнулись на бычьей шее здоровенного варвара, а ноги обхватили ребра. Это напомнило Марото, как Пурна прыгнула на него во время их фиктивного свидания, только тут эффект был еще меньше: вцепившись в свою цель, Хассан, похоже, не представлял, что делать дальше. Марото проигнорировал вопящего седока и присосался к бутылке, жадно глотая пузырящийся виноградный сок, покуда граф пытался сдавить его горло. Осталось не так много шипучки, как хотелось, а потому варвар закинул руку за спину и легонько стукнул пустой бутылкой Хассану по башке. Что-то хрястнуло, и, когда аристократ свалился, Марото оглядел бутылку, убеждаясь, что разбилось стекло, а не череп мальчишки. Демоны знают, Марото не собирался убивать его, и, по правде сказать, этот лорденыш заслуживал уважения…
Левое колено Марото подогнулось, когда остроконечная лакированная туфля врезалась сзади в мышцу, но этого было бы мало, чтобы свалить его, если бы немедленно вслед за пинком Пурна не обрушила на заднюю поверхность второй его ноги серебряную тарелку. Он упал вперед, приземлился на колени на жесткий зернистый песок, и глаза полезли на лоб от невозможного зрелища. Охрану он ждал, это да, и даже бандитское нападение было бы понятно – но это?
– Хватай короля!
Господа бросились на него, и Марото успел подняться, как раз когда над его головой разбилась волна тафты и бархата. Сигара косяку Кеза обожгла ему щеку, в нос залезли платиновые ребра веера герцогини Дин. Он расшвыривал пижонов открытой ладонью, так что те катились по земле. Паша Дигглби швырнул карточный столик, ударивший Марото в плечо. Принцесса Вон Юнг шла на него с хлебным ножом. Зир Мана нацелилась на ногу. Он встретил рыцарку пинком, а принцессу – ударом в челюсть, но затем Пурна обрушила ему на поясницу стул.
Марото пошатнулся; упавшие пижоны поднимались, пока другие отлетали, и снова раздался крик:
– Хватай короля!
Проблема была в их количестве. И ладно уж, так и быть, некоторые оказались лучше в этом деле, чем он ожидал. Герцогиня Дин внаклонку чуть не протаранила его пах, но Марото перескочил через нее. Он размахнулся и на считаные дюймы промазал мимо горла Дигглби в гофрированном воротнике; потом, отведя локоть назад для следующего удара, ткнул им в накрашенный рот косяку Кеза. Полетели зубы, брызнула кровь, и Марото выбросил второй локоть, попавший Кезу в висок и отправивший его в полет на товарищей. Кто-то повторил подвиг Хассана, приземлившись на спину Марото в шквале золотых шелков. Он упал на спину, и напавший принял на себя удар, когда они врезались в стол. Супницы опрокинулись, тарелки разлетелись, принцесса Вон Юнг осталась стонать на столе, а Марото ускользнул обратно в свалку.
Принимаемые им удары варьировали от жалких до неожиданно болезненных, и вскоре его рубашка окрасилась кровью и изодралась от колец, отягощавших молотившие его кулаки. Сломанные пальцы будут, это точно. Марото подлым приемом сбил с ног Пурну, но когда отступил назад, герцогиня Дин схватила его за запястье, а зир Мана поймала вторую руку. Они продержали его как раз достаточно, чтобы придурочный паша Дигглби выплеснул ему в лицо содержимое бокала. Жидкость ослепила Марото, обжигая глаза, и пижонки, вцепившиеся в обе руки, взлетели в воздух, когда он негодующе взвыл: эти дохляки облили его пертнессианским абсентом, и если хоть искра падет, он вспыхнет, как проспиртованная певчая птичка.
До этого Марото был слишком изумлен, чтобы воспринимать драку всерьез. Теперь, когда одна пижонка отлетела от взмаха его руки, а другая держалась крепко, еще и тыча в него вилкой, он осознал, что все, похоже, оборачивается не так уж банально, как он ожидал. Неделями эти мерзавцы твердили, что желают на кого-нибудь поохотиться, поймать какое-либо свирепое животное и убить, и все это время он насмехался над их тщеславием. Теперь он не смеялся, а дрался слепо и грязно, срывая парики и выдирая серьги, а разъяренные пижоны выли и шипели, как мокрые кошки. Вдруг кто-то ткнет фонарем или Марото споткнется у костра? Пару лет назад он бы уложил каждого из этих скандалистов одним ударом, но слишком много мышц уступили место жирку – и, несмотря на его контратаки, пижоны наседали безжалостно, как гончие, окружившие медведя.
Смаргивая с одного глаза шипучую жидкость и отбрасывая Пурну и Ману, Марото заметил, что абсент Дигглби был пролит не случайно: грязный подонок, так его растак, возвращался с горящей веткой. Они собираются зажарить дичь живьем! И это после всего, что Марото для них сделал.
Герцогиня Дин подкралась сбоку, намереваясь воспользоваться его возней с Пурной, Маной и Дигглби, но Марото засек хитрую девицу и сделал свой ход. Дин и глазом моргнуть не успела, как он ухватил ее за изукрашенный драгоценностями пояс и, подняв над головой, швырнул, визжащую, в Дигглби. Оба шумно повалились, и Марото издал торжествующий клич при виде головни, вылетающей из руки…
…Прямо в стенку кухонного шатра, который быстро занялся. Марото поспешил было тушить его, жестко разбросав Пурну и Ману, когда они попытались зайти с флангов, но, облизнув губы и ощутив вкус лакрицы, остановился. Приближаться к разрастающемуся огненному аду – самоубийство. Он оглянулся на пижонов, собираясь отдать очевидный приказ отложить драку и бороться с пожаром, пока тот не перекинулся на фургоны, – и тут до него полностью дошел масштаб содеянного. Это была несусветная глупость, и вот она развернулась перед его глазами…
Центр лагеря превратился в развороченное поле боя: обломки мебели торчали из песка, словно покореженный забор; разбитое стекло, фаянсовые черепки и разбросанная, разлитая пища покрывали землю. И везде, куда бы он ни посмотрел, тела, тела, тела. Шелковые – свисающие со столов. Атласные – лежащие на земле. Бархатные – зыркающие на него из грязи, капающие кровью с разорванных губ.
Вот же скотство!
Он почувствовал, как его схватили чьи-то руки, – надолго задержавшиеся охранники наконец-то явились, чтобы сделать с ним то же, что он сделал с их хозяевами… Но нет, это оказались слуги, они убирали ослепленного битвой Марото с пути, чтобы попытаться погасить шатер. Обернувшись к побоищу и предоставив лакеям изо всех сил хлопать по пылающей палатке, он обнаружил, что аристократы зашевелились почти все. Другие слуги выбегали из укрытий, обходя его по широкой дуге и спеша на помощь своим поверженным хозяевам. Вялая рука поднялась из-за разбитого кресла – граф Хассан махал окровавленным платком, который, наверное, был белым до того, как все вышло из-под контроля.
