Люсия прекрасно поняла, что имеет в виду миссис Грин, и была с ней полностью согласна. Впрочем, пока ей требовалась только приходящая домработница, так как через несколько дней они с Чарльзом собирались ехать во Францию.
Оба с нетерпением ждали этого путешествия. Для Чарльза лето выдалось особенно длинным и изнурительным. Он уставал на работе, и, хотя судебная волокита не так убийственно повлияла на него, как на Люсию, все равно по-своему переживал.
Люсии тоже не мешало развеяться и отдохнуть — последние недели были для нее очень тягостными. Вот почему она уезжала из «Тенбридж-Армс» со смешанным чувством. Ей стало трудно скрывать от Чарльза свое беспокойство и боль от мучительной разлуки с дочерьми. Шли дни, недели, а девочки все не выходили у нее из головы. Новости, которые она узнавала про них, всегда были вчерашними. Она получала обещанные письма от Элизабет, как и было условлено, раз в неделю, а за два дня до переезда в Лондон снова договорилась с ней о встрече.
По словам Элизабет, Джейн совершенно оправилась после удаления миндалин и выглядела вполне здоровой и довольной. Она отправилась вместе со старшей сестрой в школу-интернат в Истбурн. Гувернантка сделала снимок в саду: Джейн в новой школьной форме, в галстучке, строгой блузке, гофрированной юбке и шляпе грибком. Матери показалась совсем незнакомой ее ладная, упитанная фигурка, но пухлое улыбающееся личико было прежним, родным.
Элизабет рассказала, что в последние недели каникул в доме установилась вполне мирная атмосфера. Гай был общителен и добр с Джейн и Барбарой, хотя у него случались вспышки дурного настроения. Он, конечно, не был заботливым отцом и не привык возиться с детьми, однако дал каждой девочке по фунту стерлингов и сладостей в дорогу, когда они уезжали.
Люсия поинтересовалась, не спрашивал ли кто-нибудь из девочек о ней, и Элизабет ответила честно. Да, и Барбара, и Джейн — обе спрашивали.
Временами их одолевало любопытство, они забрасывали гувернантку вопросами, но в общем уже привыкли к тому, что мать за границей и что они не могут пока получать от нее писем. На самом деле, заверила ее Элизабет, когда дети заняты, они вполне довольны и счастливы.
Люсию эти слова сразили в очередной раз. Она долго отказывалась верить, что и Барбара, и даже ее любимица Джейн постепенно свыкнутся с ее отсутствием и перестанут по ней скучать, но теперь сомнений не оставалось. И ради их блага она должна была этому радоваться. Получалось, что она, их мать, страдает отчаяннее всех, больше всех тяготится разлукой и жадно ждет вестей.
Теперь, когда обе дочери начнут учиться в школе-интернате в Истбурне, у нее почти совсем не будет от них известий. Элизабет собиралась погостить у своей тетки в Йоркшире, а к девочкам приехать сможет только в середине семестра, так что в течение полутора месяцев Люсия будет оставаться в полном неведении, разве что гувернантка черкнет ей пару строк, ведь Барбара и Джейн непременно будут писать своей Либби.
Гай, по словам Элизабет, вообще не упоминал имени жены. Он хотел избавиться от всего, что могло напомнить о ней. Ее портрет, написанный несколько лет назад и занимавший почетное место в столовой, отнесли на чердак. Все ее фотографии были убраны, даже из детской. Кое-какие книги, картины и драгоценности, которые она оставила дочерям, Гай велел уложить и отправить на адрес ее матери в Лондоне. Казалось, он стремился уничтожить все свидетельства того, что она когда-то жила с ним, полностью вычеркнуть ее из своей жизни.
— Да, он совсем не похож на своего кузена Мартина Абботта, — горько заметила Люсия, садясь пить чай с Элизабет. — Мартин, тот, наоборот, поблагодарил Бетти за годы, которые она ему отдала, согласился на развод без судебного разбирательства и оставил сыновей. И почему Бетти так легко все обошлось? Она была для Мартина не такой хорошей женой, как я Гаю. Да что там, намного хуже. Настоящая транжира, вечно в долгах, а для Джина и Робина она была совсем не такой заботливой матерью, как я для Джейн и Барбары. Все это так несправедливо, просто ужас!
Но потом она поняла всю бессмысленность подобных упреков. Они нисколько не приближали ее к детям и не могли заставить Гая проявить к ней больше милосердия. Недели шли, и Люсия все больше убеждалась в том, что Гай никогда не любил ее. Ни один мужчина, любящий женщину, не станет мстить ей за счет родных детей, как делал Гай.
Каждый раз, проходя мимо какого-нибудь магазина и мимоходом обращая внимание на симпатичное платье или что-то другое, что можно было подарить девочке, Люсия умирала от желания купить это и послать Барбаре или Джейн. Но до сих пор ей удавалось замаскировать свои тревоги и внутреннюю боль, так что Чарльз считал, будто она совершенно довольна своей нынешней жизнью, как и он сам. У него была любимая женщина, интересная работа, о большем он и не мечтал, и никакие призраки прошлого не смущали его, не бередили сердечных ран.
И только когда они с Люсией оставили Британские острова далеко позади и приехали на юг Франции, Чарльз осознал всю глубину нервного напряжения возлюбленной. Он понял, через что ей пришлось пройти.
Оба были рады покинуть на время Англию. Оба испытывали облегчение и ту особенную легкость на сердце, от которой блаженно замирают все отпускники — ступая на чужую землю, они понимают, что теперь свободны, могут распоряжаться собой, ехать куда пожелают, делать, что угодно и хотя бы на время отбросить мысли о службе и домашних обязанностях.
Для Чарльза это означало конец рабочей суете и три недели безмятежного восхитительного отдыха со своей избранницей. Для Люсии это тоже была долгожданная перемена обстановки, она тоже была охвачена восторгом в предвкушении медового месяца. В таком расположении духа пребывали они оба, проезжая на машине по дорогам Южной Франции в сторону Лазурного Берега.
Чарльз ликовал. Он никого не замечал, кроме Люсии, которая всегда, казалось, была в праздничном настроении, весела, нежна и страстно влюблена в него. Правда, он заметил, что, когда они уезжали из Англии, вид у нее был измученный и печальный. Но теперь она выглядела лет на десять моложе — загорелая, с блестящими глазами, всегда милая и любезная с ним. Никогда еще у него не было такого чудесного отпуска. Ничто не могло сравниться с радостью постоянно быть рядом с Люсией.
Как-то раз, на третий день пребывания в Антибах, они переодевались в своей комнате к ужину. И вдруг Чарльза пронзила догадка, что на самом деле Люсия не так счастлива, как хочет казаться.
Они собирались поехать вечером в Монте-Карло, поужинать в ночном клубе. Ни тот, ни другая не имели пристрастия к рулетке, хотя могли пол часика посидеть для развлечения за игорным столом. Зато оба очень любили танцевать. Переодеваясь в номере отеля, Чарльз заглянул поверх плеча Люсии в зеркало, чтобы поправить галстук, и, мимоходом поцеловав ее в шею, напомнил про Сан-Мориц.
— Я был совершенно тобой ослеплен, когда мы танцевали в первый раз, — сказал он.
Она улыбнулась его отражению в зеркале. Чарльз выглядел невероятно привлекательно, легкий загар придавал ему совсем уж головокружительный шарм. Люсия всегда замечала, как на него поглядывали женщины, когда они вдвоем шли по улице, и чувствовала дрожь восторга от того, что этот мужчина принадлежал ей.
