– Я к тому, что… – Он запнулся, не зная, продолжать или нет.
– Что?
– Вы ведь тот самый, который Шейха завалил… Из морпехов, из «похоронной команды», – прошептал он. – На муслимском сайте за вашу голову миллион…
– Костя… – перебил я его.
Десантник замолчал, я приблизился к нему и тихо сказал:
– Во-первых, не миллион, а полтора. А во-вторых, обознался ты, Костя. Обознался.
У меня было три отделения по десять бойцов в каждом. Из этих тридцати мне нужно было отобрать четыре человека для ударного звена. Группы, от которой будет зависеть не только исход всей операции, но и моя жизнь. Накануне Анна внесла в план коррективы – теперь я должен был доставить Тихого ей.
– Лучше живым, – добавила она. – Хотя это и непринципиальный момент.
– Не понял? На кой черт мне тогда его тащить?
Мы сидели в плетеных креслах на террасе ее дома, эклектичного здания на другом конце острова, по архитектуре похожего на нечто среднее между доминиканским монастырем и виллой мексиканского коррехидора.
– Ты понимаешь, что этот «непринципиальный момент» усложняет операцию вдвое?
Я зло встал, подошел к беленой балюстраде. Облокотился, плюнул вниз. Там лениво раскачивались темно-бирюзовые волны Адриатического моря. На горизонте, в вечернем мареве, липком и тягучем, как расплавленное стекло, устало плавился горб острова Брач с пожарной каланчой аэропорта на макушке.
– Понимаю, – невозмутимо ответила Анна. – Но мне нужна гарантия. Стопроцентная.
– Давай я тебе его голову принесу в мешке? А ты ее по телевизору покажешь – вытащишь из мешка и покажешь.
– Он плешивый, за что я его тащить буду? – засмеялась Анна. – Там ухватиться не за что. И потом, это не для телевизора… – Она запнулась, продолжила серьезно: – Николай, я тебе доверяю. Но ведь я не одна в этом деле. Понимаешь?
Я не ответил, смотрел на волны. Я знал, что она врет.
– Ты знаешь, как они его боятся? Из стариков, кто его знал, как шибздика, как ничтожество, как Папкина, почти никого не осталось.
Анна подошла ко мне, уперлась в парапет. На белом ее руки казались карамельными от загара.
– Слуцкер посмеялся над его фортепьянными упражнениями, – сказала она. – Ты знаешь, что стало со Слуцкером?
– Откуда мне знать, что стало со Слуцкером? Я вообще не знаю Слуцкера.
– Слуцкер владел медными рудниками, был сенатором от Красноярского края, председателем прокурорской комиссии Федерации. Его затолкали в грузовой самолет, привязали к концертному роялю и выкинули с высоты трех тысяч метров.
Она замолчала. С аэродрома Брача поднялся белый самолетик, словно игрушка, быстро и беззвучно взмыл в небо.
– Знаешь, сколько времени падает рояль с высоты трех тысяч метров? – спросила Анна.
– Минуту? – прикинул я.
– Угу… Там были камеры, и я видела эту запись. Тихий очень любит ее показывать.
42
К концу июля жара стала невыносимой. В Подмосковье последний дождь прошел две недели назад. В Шатуре, Орехово-Зуево, под Серпуховом и Клином загорелись торфяные болота. Потом начались лесные пожары. Жителей эвакуировали целыми деревнями. Над столицей повисла сизая хмарь, днем солнце едва пробивалось сквозь марево, а вечером закаты над Москвой-рекой, Кремлем, церквями и высотками разливались зловещим коричневым заревом. Операция была назначена на двадцать седьмое августа.
В ударное звено я отобрал четверых, включая десантника Коваленко – он действительно оказался отличным подрывником, да и русский язык мог пригодиться. Остальные были разбиты на два отряда, наземный и воздушный, по дюжине бойцов в каждом. Рамирес Альварадо со своими «волками» был противник серьезный, я знал уровень его подготовки и поэтому гонял своих ребят нещадно. Под конец бойцы могли ориентироваться на макете с завязанными глазами, назубок помнили, сколько шагов от одного объекта до другого, на ощупь знали расположение окон и дверей в каждой постройке.
Несколько раз за нашими тренировками наблюдали какие-то люди. Они прилетали к Анне, их вертолет садился на холме, прислуга приносила из дома шезлонги. Гости садились, что-то пили. Доставали бинокли и разглядывали нас, потных и грязных – ползающих, прыгающих, стреляющих. Ловких и занятных, как цирковые мартышки.
В понедельник нас погрузили на старый лансон и переправили на материк. Там ждали автобусы. Часть отряда отправили в Дубровник, другую – в Задар. До Москвы было решено добираться мелкими группами или поодиночке. Я вылетел из Сплита трехчасовым рейсом «Люфтганзы» и уже около шести приземлился в Шереметьеве.
Сумрачный подвал, огромный, как подземная автостоянка, был забит пассажирами. Из восьми кабин паспортного контроля лишь в трех горел желтый свет, к ним тянулись весьма условные очереди, больше похожие на толпу. Изредка возникали склоки, одна перешла в неумелый мордобой. Дрались две тетки. Одна, с жирной розовой спиной в квадратном вырезе зеленого платья, зычно кричала: «А вот выкуси, лярва!»
Воздух в подвале был тяжел, воняло немытыми телами, перегаром и сигаретными окурками. Совершенно пьяный тщедушный мужичок в красной футболке клуба «Арсенал» не успел добежать до туалета, его вырвало прямо перед дверью. Толпа лениво отодвинулась от лужи.
Я встал за парнем в белой дачной шляпе и с деревянным этюдником на плече. Художник, явно страдавший жестоким похмельем, достал телефон, позвонил какой-то Ленке и попросил «организовать пивка».
– Народу лом. Ну откуда ж я знаю? – жалобно проблеял он в трубку. – Да, привез… Ага, как просила, с бирюзой.
Мы продвинулись на шаг, художник, не поднимая с пола сумки, пнул ее вперед.
– С пленэра? – кивнул я на этюдник. – Морские пейзажи?
Парень неопределенно махнул рукой.
– Послушай, – улыбнулся я. – Ты меня не выручишь?
Художник насторожился.
– У меня батарея сдохла, не дашь мне отзвониться по твоему? – Я видел, парень придумывал, как бы ему повежливее послать меня к черту. – Всего три минуты? И, разумеется, отблагодарю в пределах моих скромных возможностей.
Я вытащил из кармана стодолларовую бумажку.
У стены воняло блевотиной. Я набрал номер, на второй гудок Джиллиан ответила.
– Кто говорит? – нейтральным голосом спросила она.
– Ник Саммерс. С вами связывалась наша общая знакомая…
– Да, – перебила она. – Вы где?
– Уже в Москве… – Я прикрылся ладонью, быстро заговорил в трубку.
По радио объявили посадку рейса из Анталии. Почти сразу в подвал ворвалась толпа новых пассажиров, шумных и пьяных, с выгоревшими бровями и в яркой летней одежде.
Узкая площадка перед выходом была забита машинами, все сигналили, но никто не двигался. Из вклинившегося поперек движения «Мазератти» выскочил нервный брюнет и принялся орать матом со смешным южным акцентом. На тротуаре стояла патрульная «ауди», один из полицейских, смеясь, снимал южанина на телефон.
