Так вот, возвращаясь к тому знаку креста, нацарапанному на стене. Я не знаю, кто его нанес, и сомневаюсь, что это сделали люди Архелая. Но то, что нас искали другие, для меня несомненно. Возможно, это они тогда в первый раз настигли нас. Но мы ускользнули. Их было мало, и мы ускользнули, просочились между пальцами.
Потом они нас все-таки нашли. Но это было уже другое время и совсем другие обстоятельства.
А тогда мама разбудила меня ночью, я никак не могла вырваться из снов, Иешуа уже был на ногах, все были на ногах, и мы тихо ушли из дома, бросив все, что не могли унести на себе. Я была одета в шерстяной плащ и несла мешок с моими платьями и куклой; Иешуа нес книги. Отец когда-то за латунные деньги купил на рынке шесть старых выцветших свитков с греческими стихами и написанными по-гречески неведомо чьими притчами; он прочитал их все, но развел руками и сказал, что ничего не понял.
Глава 13
Про легкие дни писать трудно.
В Александрии мы прожили два года, и годы эти были простыми и светлыми. Полагая, что мы так и не сумели стать незаметными среди греков и египтян, отец решил на этот раз поселиться в еврейском квартале. Он только так называется – квартал, а на самом деле это была половина города, та, которая отстояла от моря, примыкая скорее к мелкому и заросшему Мареотийскому озеру и к каналу, начиналась за ипподромом и доходила до шлюзовых ворот; ворота закрывали во время большой воды на Ниле, чтобы ил не забивал сам канал и гавань Озерного порта, в которую канал открывался. В обычные дни корабли, влекомые волами, ползли по каналу почти непрерывной чередой, а если был ветер с моря, то в гавани их скапливалось до пятисот; я никогда больше не видела столько кораблей одновременно. С корабля на корабль были перекинуты мостки, и получался целый город на воде.
На острове, как раз напротив дворца, где убили Антония и Клеопатру, возвышалась огромная башня маяка; на вершине башни ночью горел огонь, а днем, особенно когда под небом повисало горячее марево, а солнце становилось похоже на серебряное мутное нечищеное зеркало, или когда неподвижные воды затягивало туманом, тогда с маяка пускали черный смоляной дым. Моряки говорили, что это самый лучший и самый высокий маяк в Ойкумене.
Итак, мы поселились в еврейской части города, сняв комнаты на втором этаже четырехэтажного дома на улице Ткачей. Дом стоял спиной к каналу, но все равно постоянный рев и мычание волов было нам слышно; окна же и дверь выходили на улицу, на другой такой же дом и на маленький рынок, что было очень удобно для Эфер. Отец, не желая показывать свою связь с лесоторговым и плотницким делом, сказался учителем – и вскоре стал им! Целыми днями он проводил в синагоге, обучая детей письму, чтению и благочестию, и по нему казалось, что ничем другим он в жизни не занимался. Однако Иешуа он препоручил другому учителю и платил за его обучение, а когда его спросили, зачем он так поступил и не проще ли было сэкономить, ответил: «Жил в старые времена великий учитель Закона. Умирая, он оставил свою старую одежду лучшему из учеников. Когда же младший ученик пришел к этому лучшему и спросил, а что еще оставил ему учитель, помимо старой одежды, тот ответил: тебя. О, брат мой! – воскликнул младший. И тогда старший протянул ему старую одежду учителя и сказал: можешь надеть ее, ты постиг суть Закона». И еще он сказал: «Учитель – всегда слуга ученика. Вправе ли отец быть в услужении у сына?» И вопрошавшие ушли, пораженные великой мудростью Иосифа.
Зато он велел Иешуа обучать меня всему тому, чему научился сам. Так и я начала читать и писать.[13]
Архелай между тем почти удалился от дел. Хоть ему и удалось установить в стране покой и порядок, но вот вернуть либо заново завоевать доверие и любовь подданных он не мог, да и не пытался. Он оставил Иерушалайм под властью первосвященников (которых поменял двух или трех, я точно не помню; кажется, все они были из рода Боэта, то есть братья, родные или двоюродные, младшей Мариамны), а сам поселился в небольшом уютном поместье под Иерихоном, в тени пальмовой рощи, среди каналов и фонтанов. Поместье называлось Архелаидой. Раз в год, а когда мог, то и реже, он встречался с братьями и сестрой. На этих встречах все внимание присутствующих уходило на то, чтобы чего-нибудь случайно не съесть или не выпить.
Вообще он очень хорошо отстроил и благоустроил Иерихон – почти так же, как в свое время Ирод отстроил Себастию. На месте разоренного и полуразрушенного во времена бунта дворца встал новый, семижды краше. К городу подвели воду из горных ключей. Всю долину засадили пальмами, дававшими масло и волокно.
Но Иерихон был саддукейский город, и все, что было хорошо здесь, слыло отвратительным в Иерушалайме и других городах.
Еще он женился на Глафире, вдове своего брата Александра. Не помню, упоминала ли я об этом, но Глафира отличалась какой-то особенной красотой, губящей мужчин. Сначала погиб Александр; после она вышла за ливийского царя, но и он умер. Вернувшись в отчий дом, она случайно встретилась с Архелаем (а до этого, так случилось, они не встречались ни разу); тот воспылал страстью и взял ее в жены, даже расставшись ради этого с прежней своей женой.
Древний Закон не только не осуждал, но даже повелевал братьям жениться на вдовах своих братьев – дабы не пресекался род. В сравнительно недавние времена фарисеи стали учить, что деяние это – грех, сходный с кровосмешением. Глупо, скажете вы? И я отвечу: да, конечно, глупо. Но многие ли неразумные станут ценить закон, подобный старой разношенной обуви, которая не трет и не давит?.. Впрочем, вряд ли бы люди решились осудить этнарха, не будь брошенная его жена дочерью Шломит. А так – и шептуны на рынках и углах, и старые равы в деревенских синагогах в один голос, буквально одними словами…
Императора забросали жалобами. Понимая, что ничего доброго из этой грязи родиться не сможет, он вызвал Архелая к себе. Глафира поехала с ним, хотя вполне могла бы остаться.
Император ознакомил Архелая с некоторыми из доносов и спросил, что бы сам Архелай сделал с человеком, вызывающим – заслуженно или нет, неважно, – такую ненависть? Архелай сказал, что казнил бы его, не задумываясь о степени вины. Император с ним согласился, но поправил: поскольку-де может выявиться смягчающее обстоятельство, то казнь пусть пока повременит, а виновный – поживет в далекой ссылке, где про него забудут.
Местом ссылки Архелаю определили Галлию.
Глафира посчитала виновной во всем себя – то есть свой злой рок, губящий ее мужчин. Она легла в ванну и вскрыла вены на обеих руках. Ее пытались спасти, привезли врача, но ничего не получилось. Родственники захотели скрыть факт самоубийства, объявив, что она умерла от нервной горячки. Но рабыня-нубийка, помогавшая лекарю, позже рассказала все, как оно было на самом деле.
