Упав на бок, глянул на ногу и обомлел: из разорванной штанины торчала его собственная белая кость, быстро окрашивающаяся красным. Сломанная нога горела, словно ее до колена засунули в костер. Клоп хотел позвать Хруста, но тот уже стоял рядом и невозмутимо глядел на перелом.
— Хруст, помоги мне! — попросил Клоп.
— Хреново, очень хреново, — словно не слыша, пробормотал Хруст. — Как же тебя угораздило?! А воняет как! Ты что, уже?
Не слушая, что ответит ему Клоп, Хруст вернулся на то место, где провалилась нога напарника, и присвистнул: в заваленной валежником яме лежал полуобглоданный разлагающийся труп.
— Так. Еще один, — негромко сказал Хруст и, вернувшись к Клопу, присел на корточки. — А ножка у тебя, парень, тю-тю. Не жилец ты теперь, никакая «скорая» тебе не поможет.
— Не бросай меня, Хруст! Что хочешь для тебя сделаю, только не бросай! — умолял Клоп, уже понимая всю бессмысленность просьб.
— Ладно, — подумав, сказал Хруст. — Полежи пока. Я посмотрю, куда тебя пристроить.
Насвистывая что-то, Хруст перешагнул через Клопа и скрылся в чаще.
Оставшись один, Клоп заплакал. Слезы прочерчивали грязные дорожки по давно не мытому лицу. Он уже понял, что смерть стоит рядом. Умирать было страшно. Только теперь он понял то, что столько раз видел в глазах умирающих людей. Боль заполняла сознание, нестерпимо хотелось пить. Смерть была близко, но она еще не приняла окончательного решения. Смерть медлила, словно раздумывая, дать Клопу пострадать или нет.
Целая вечность, наполненная болью и одиночеством, прошла прежде, чем вернулся Хруст. Он появился бесшумно, остановился в двух шагах от лежащего на земле Клопа и, немного помедлив, сказал:
— Тут недалеко, метров триста, халупа есть. Туда доберемся. Ты полежишь, а я жратвы добуду.
Кое-как затянув рану, Хруст взвалил на плечо пусть и сильно исхудавшего, но все же нелегкого Клопа и понес его через лес в халупу. Каждый шаг причинял Клопу боль, но он сцепил зубы и старался сдержать стоны. Понимал: если начнет надоедать Хрусту, тот попросту сбросит его на землю и оставит умирать в лесу одного. А так у него появлялся зыбкий шанс выжить. Почти час с остановками добирались до избушки. Старая, но крепкая, она стояла на краю небольшой полянки. Дверь валялась в стороне, но в крошечных оконцах сохранились стекла. Воняло в избушке какой-то мерзостью, но выбирать не приходилось. Уложив Клопа на уцелевшие нары, Хруст спустился к речке, принес воды в закопченном солдатском котелке, найденном здесь же. Разжег корявую, сложенную из речного камня печурку, поставил кипятиться отвар из собранных неподалеку трав. Закурил самокрутку, присел на невесть как попавший сюда дощатый ящик. Решение он уже принял и не собирался его менять. Будь на месте Клопа кто-то другой, Хруст, пожалуй, и пальцем бы не пошевелил, но теперь он считал свой долг выполненным. Дотащив приятеля до более-менее надежного жилья, он решил уходить. Помочь Клопу Хруст не мог, а оставаться рядом с ним до той поры, пока начнется гангрена, не хотел. Когда отвар немного остыл, он часть выпил сам, остальное поставил рядом с Клопом.
— Ну вот и все, Клоп. Пойду я. Тебе я ничем не помогу. Выживешь, значит, повезло, а на нет и суда нет. Прощай.
— Хруст, мне не выжить одному! — взмолился Клоп.
— Твоя проблема, что мог, я сделал. Счастливо оставаться. — Хруст вышел из избушки. Травяной отвар противно булькал в животе, не создавая ощущения сытости, но это было лучше, чем ничего. Хруст последний раз взглянул на избушку и решительно углубился в лес.
На закате Казимир отправился караулить Тварь. Все просьбы Эльзы взять ее с собой он пресек решительно и безоговорочно. Пробираясь к избушке, надеялся, что и сегодняшней ночью Тварь появится здесь. Было у него предчувствие, что именно там, у избушки, и случится развязка, в этой истории будет поставлена последняя точка, оборвется цепь ужасных смертей. Тогда уже завтра, рано утром, можно будет выводить из Зоны Эльзу. Вывести из Зоны и расстаться с ней навсегда. Безвозвратно потерять эту удивительную женщину, явившуюся будто из сна и в любую минуту готовую исчезнуть без следа. Он понимал, что с известной тележурналисткой, к тому же наследницей несметного состояния, его не сможет связать ничто, но тупая боль от мысли о скорой разлуке уже поселилась в сердце. Слишком сильно запала в душу Эльза. Казимир чувствовал, что расставание с ней будет переживать долго. Если бы существовал малейший шанс удержать ее, он бы использовал его не задумываясь, но именно этого шанса у Казимира не было. То, как она играла с ним, как однажды весьма откровенно предложила переспать, он воспринимал как шалости избалованной девицы. А открывать ей свои чувства не считал возможным. Страх быть отвергнутым, высмеянным останавливал его, хотя безумно хотелось сказать ей именно те самые главные слова, обнять, прижать к груди, узнать вкус ее губ, взъерошить короткий ежик волос на ее затылке, поцеловать милую ямочку у основания шеи. К сожалению, все это так и останется мечтой. Не будет объятий, поцелуев, безумных ночей, он не имеет права даже прикоснуться к ней, не то что сказать о своем чувстве.
Казимир подошел к избушке уже в сумерках. Остановился на краю поляны, внимательно осмотрелся, принюхался и почуял запах свежей крови. «Вот черт, неужели снова?» — подумал Казимир и бесшумно скользнул к избушке. Внутри кто-то был. Слышалось прерывистое дыхание и приглушенные стоны. Достав из кармана фонарик, Казимир решил рискнуть. Узкий луч разорвал темноту помещения, высветил нары, а на них — распростертое тело молодого мужчины, того, которого Казимир вырубил ударом ноги во время нападения на дом Тараса. Правая нога парня, замотанная окровавленными тряпками, разбухла как бревно. Она была ранена или сломана. Парень метался в бреду и даже не реагировал на свет фонаря. Оружия при нем не было. Казимир осторожно потрогал лоб, убедился, что температура у раненого высокая. Раздумывая, что теперь делать, вышел из избушки и вернулся к разлапистой сосне, которую заприметил раньше. В том, что Тварь заявится, сомнений не было. Если даже он, человек, существо с весьма слабым обонянием, учуял свежую кровь, что уж говорить о Твари, у которой нюх в сотни, если не в тысячи раз лучше! Вопрос был в том, как поступить с раненым. Гуманизм требовал оказать помощь и использовать все способы к спасению, вот только разум и здравый смысл говорили обратное. Только в дешевом кино ради призрачного спасения рядового Райана можно положить сотни человеческих жизней. В реальности зачастую приходится поступать иначе. То, что в свое время рассказал ему Андрей Макушинский, совсем не походило на кино. Тяжелораненый боец, ставший обузой для группы, сам, как правило, выносил себе приговор, ибо,0от его решения зависела и жизнь остальных, и возможность выполнения возложенной на группу миссии. Теперь вынести приговор вынужден был Казимир. Он никогда не служил в элитном спецназе, но, побывав в различных горячих точках, твердо выучил шкалу ценностей. Жизнь бандита не стоила жизни Эльзы и Яны. Пусть позже его замучают угрызения совести, но ради спасения женщин он должен был поступить вполне определенно. Единственный акт милосердия, который мог себе позволить Казимир, — использовать вместо мизерикордии[4]собственный клинок.
