Канаэ очень подружилась с руководителем нашего фонда Карлой Миллз, и они хотели когда-нибудь одновременно завести детей. Но мне не пришлось торопить Клару. В тот же день я позвонил ей, чтобы узнать, нельзя ли перенести даты турне, потому что они приходятся как раз на то время, когда должен родиться ребенок. Причины я Карле не назвал, но она слишком хорошо меня знала. Стоило мне заикнуться о переносе даты поездки, как она тут же выпалила:
– Ну да, – пробормотал я.
Неудачный тортик
Весь день мы с Канаэ пребывали в заторможенном состоянии. Вернее, могли бы пребывать, если бы за несколько дней до того не пригласили на ужин моих родителей и сестру. Канаэ нужно было готовить.
– Будем им говорить? – спросила она.
Я считал, что у нас нет выбора. Мои родные отлично знают, что я не умею хранить секреты. (Так что, если соберетесь грабить банк, мне не рассказывайте!)
Поскольку мы решили за ужином поразить родственников великой новостью, Канаэ со свойственной ей изобретательностью стала придумывать, как это сделать.
– А что, если нам заказать специальный торт – с одной стороны розовый, а с другой голубой? – предложила она. – И когда мы его разрежем, каждый сможет выбрать себе розовый или голубой! А мы посмотрим, чего им хочется!
Я заказал торт и днем съездил его забрать. Пока меня не было, Канаэ решила сделать еще один тест на беременность, чтобы окончательно удостовериться и не поднимать ложной тревоги. Тест тоже оказался положительным, поэтому мы смело могли приступить к поеданию ритуального тортика.
Канаэ придумала так: она накроет на стол, а когда подойдет время десерта, попросит мою мать принести с кухни торт. Моя жена думала, что ее свекровь увидит розовую и голубую глазурь, поймет, в чем дело, и вернется в гостиную с многозначительным тортиком в руках.
План показался мне разумным. Ведь моя мать много лет была акушеркой. Конечно же, она догадается, что символизирует разноцветная глазурь на торте.
Но она не догадалась.
После ужина Канаэ отправила ее на кухню за тортом. Мама пошла в гостиную, поставила торт на стол и сказала:
– Приступайте, ребята! Я не буду десерт. Я лучше выйду во двор и полью газон – мне кажется, он засох.
В этом вся моя мать: она не может сидеть спокойно. Ей нужно всегда что-то делать – настоящая пчелка Майя! И наблюдательностью она не отличается.
Канаэ посмотрела на меня умоляюще – план явно срывался.
Полагаю, вы уже заметили, что наши планы частенько идут не так, как было задумано. Пока Канаэ преодолевала первый приступ паники, я попытался как-то исправить ситуацию.
– Ты не хочешь десерт? – спросил я, подмигивая и всячески давая ей понять, что попробовать стоит.
– Нет! – отрезала она.
Настало время принять командование на себя. Я целых три дня учил молодых лидеров и кое-чему научился сам. Я пошел ва-банк.
– Мама, сядь, пожалуйста, и расслабься, – сказал я. – Разрежь для нас торт – у тебя получится лучше, чем у меня.
Мама не заметила сарказма, села и стала разрезать торт. (Матери любят, когда их просят сделать что-то полезное.)
По-нашему с Канаэ мнению, розово-голубой торт буквально кричал: «Мы беременны!», но никто этого не замечал. Мама разрезала торт на аккуратные кусочки и снова поднялась. Она явно собиралась вернуться к важнейшему делу спасения нашего газона.
Казалось, нам ее не остановить, но я все же попытался.
– Мама! Пожалуйста, посиди с нами – давайте побудем в кругу семьи!
Мама всегда любила, когда мы собирались всей семьей.
Когда нам удалось усадить ее, я испробовал другие уловки – мои намеки были настолько прямолинейными, что не понять их было невозможно. Все уже приступили к торту, но мама категорически отказывалась взять кусочек.
– Ну хорошо, мама, – сказал я. – Можешь не есть торт. Но если бы ты взяла кусочек, то какой выбрала бы – розовый или голубой?
– Голубой, – ответила она.
Пауза.
Намек был более чем откровенный, но никто его по-прежнему не понимал.
Мы смотрели на маму.
Мама смотрела на нас.
В конце концов я сдался. Я повернулся к Канаэ и спросил:
– Скажем им?
– Ты скажи, – ответила Канаэ.
– Нет, лучше ты, – покачал головой я. (Я просто боялся разрыдаться, но ни за что в жизни не признался бы в этом.)
И Канаэ приняла вызов, Господь ее благослови!
– Ну, мы подумали, – сказала она, – что розово-голубой торт станет ясным намеком, но никто из вас ничего не понял…
– Ты беременна! – воскликнула мама. Наконец-то до нее дошло.
До отца дошло не сразу.
– Что? – переспросил он. – ЧТО? Ты что?..
Мишель вскочила на ноги, начала танцевать, прыгать и кричать от радости. Мама тут же присоединилась к ней, и они вместе сплясали сербскую джигу, если такая существует на свете.
Ладно, признаюсь: я плакал.
Они были так счастливы! Мы были так счастливы!
Я буду отцом!
Ребенок на борту
Прошло всего десять часов с того момента, как я узнал, что буду отцом. Но мы уже рассказали об этом моим родным – скоро у них появится первый внук! Это был очень радостный момент – один из самых счастливых в моей жизни! Не представляете, каким счастьем было смотреть на родителей, сестру и мою прекрасную жену! Я навсегда запомню этот день.
Когда родственники уехали и Канаэ спала рядом со мной, я снова вспомнил о своем бегстве от страхов, неуверенности и одиночества в этот брак. Мне предстояло стать отцом. Я не мог вспомнить, сколько лет мне было, когда я впервые сказал матери, что тоже хочу иметь детей. Но я помню, что всегда, когда мы заговаривали об этой моей мечте, в глазах матери и отца появлялись неуверенность и осторожность.
– Ник, мы не знаем, сможешь ли ты иметь детей, – говорила мама.
Это меня обижало, потому что я хотел быть нормальным мужчиной с нормальными желаниями и мечтами, несмотря на отсутствие конечностей. Надеюсь, родители думали то же самое. Но, став старше, я понял их осторожность.
Мое рождение было для них потрясением. Прошло много месяцев, прежде чем мама сумела справиться со своим горем. Поначалу они не знали, что со мной делать. Они вручили себя и своего необычного сына в руки Господа, в надежде на то, что там, где они слабы, Он силен.
И в меня они вложили ту же веру. Да, порой мне приходилось бороться. По мере осознания собственной инвалидности я тоже горевал. Мне пришлось признать, что многие вещи я не смогу делать самостоятельно, и это было очень тяжело. Особенно трудно мне приходилось в переходном возрасте. Меня преследовали в школе. Дети избегали меня. В те годы, когда так хочется быть принятым в круг сверстников, у меня были все основания чувствовать себя отверженным. Что бы я ни делал, мне никогда не стать таким же, как все.
