— Этот снимок датируется тридцать вторым годом. Вы выглядите на нем так же, как сейчас.
— Я не должен был этого допустить, — сказал Алекс скорее себе, чем принцессе. — Но был большой пожар, страшная суматоха, кругом люди, нуждающиеся в помощи. Я не смог уследить, когда какой-то репортеришка нажал на кнопку. Мне до сих пор снится запах горелой плоти. Было столько обожженных… Я бегал с носилками туда-сюда и ничего вокруг не видел, кроме пострадавших… Ваш Альварес — настоящий гений сыска. Пожалуй, это единственное мое фото, появившееся в прессе. Я соблюдал предельную осторожность…
— Алекс, сколько вам лет?
Он скептически усмехнулся.
— Скажи я вам, что мне двадцать семь или сто двадцать семь, все равно не поверите. Так что говорить об этом не стоит. Лучше пригласите сюда вашего Альвареса с командой санитаров — или охранников, как захотите, — и они упекут меня куда следует. Или дайте мне уехать — я и так собирался это сделать в ближайшее время. Уже завтра я исчезну из вашей жизни навсегда и клянусь, больше никогда не нарушу ваш покой. О проекте позаботится другой специалист, я постараюсь найти…
Фелиса встала, обрывая его на полуслове. Глядя на Алекса сверху вниз, она произнесла самым королевским тоном, на какой была способна:
— Нет. Никуда вы не уедете. И никто не собирается натравливать на вас охранников или санитаров. Но я желаю здесь и сейчас узнать, что происходит.
Алекс тоже поднялся. Но, прежде чем успел что-либо сказать, Фелиса положила руки ему на плечи и нежно поцеловала в губы.
— Какова бы ни была ваша тайна, я сохраню ее. Вы можете мне довериться. Я поверю вам, Алекс. Клянусь.
Глаза его стали огромными от смятения. Никогда еще он не выглядел таким растерянным. Не давая ему опомниться, Фелиса произнесла слова, которых от себя никак не ожидала:
— Я люблю вас, Алекс. Люблю больше всех на свете. Не знаю, смогу ли прогнать вашу боль, но я хочу попробовать.
Во взгляде Алекса затеплилась надежда. Он больше не пытался высвободиться из ее объятий.
— Хорошо. Будь по-вашему. Я родился в тысяча сто восемьдесят пятом году. Если хотите знать, сколько мне лет, принцесса, посчитайте сами. Даже самой большой любовью не прогнать подобной боли.
Фелиса невольно отступила, задохнувшись от изумления. Должно быть, она ослышалась. Он не мог этого сказать, не мог, и все тут.
— Как? В тысяча сто… восемьдесят пятом?..
— Да. В одна тысяча сто восемьдесят пятом.
Алекс заложил большие пальцы рук за пояс брюк, глядя Фелисе в глаза.
— Вы хотели знать, принцесса, почему я так хорошо разбираюсь в книгах тринадцатого века. Почему я умею обращаться с мечом. Откуда знаю, за сколько дней монастырский писец переписывал манускрипт. Причина не в моих ученых степенях. У меня вообще нет никакой ученой степени, я нигде не учился. Просто я жил в то время. С конца двенадцатого века… и до сего дня.
11
Сердце Фелисы хотело верить ему, как она и поклялась. Но разум отказывался.
— Алекс, но тогда получается, что вам больше семисот лет… Это же безумие!
— Посмотрите, похож я на сумасшедшего?
Она медленно покачала головой, вспоминая каждое слово Алекса с первого дня их знакомства. Затем бросила взгляд на пузырек с лекарством, стоящий на столе. Почему он все время пьет таблетки?
— Нет, вы… не сумасшедший. Я уверена.
— Вы стараетесь себя в этом убедить, — грустно ответил он. — Вас легко понять.
Алекс подошел к столу, взял пузырек и поднес его к лицу принцессы.
— Видите, всего-навсего аспирин. Давным-давно я был серьезно ранен в голову, вот почему глотаю аспирин горстями. Это случилось в битве под Лас-Навас-де-Толоса, о которой вы, несомненно, знаете из учебников истории. Один мавританский воин нанес мне такой сильный удар по голове, что разрубил шлем. Оруженосцы, подбиравшие раненых после боя, сначала приняли меня за мертвеца. Несколько дней я не приходил в сознание, думали, что умру, настолько тяжелым было увечье. Наверное, я и умер бы, если бы не проклятие. Но головная боль осталась с тех самых времен. Головная боль, а не сумасшествие — хотя я предпочел бы быть сумасшедшим, нежели бессмертным. Сами понимаете, почему я не обращаюсь к врачам. Они стали бы задавать вопросы, а ничего толком объяснить им я не в силах.
— Проклятие… — растерянно произнесла Фелиса. — Что вы имеете в виду под проклятием? Вы сказали, что из-за него вы… не стареете… что вы бессмертны?
Алекс кивнул.
— Теперь вам ясно, почему я избегаю людей. Если бы кто-нибудь услышал мой рассказ, меня упрятали бы в сумасшедший дом… Или, того хуже, мною занялись бы ученые.
Фелиса села на стул и обхватила колени руками. Голова шла кругом, но желание узнать правду было сильнее.
— Расскажите мне все. С самого начала. Прошу вас.
Взгляд Алекса так и впился в нее. Он будто искал что-то в глазах Фелисы. И она не отвела взгляда.
— Вы верите в то, что говорите. Значит, я тоже могу поверить. Я обещаю сохранить в тайне все, что вы мне расскажете, Бог свидетель. — И Фелиса перекрестилась в подтверждение своих слов.
На лице Алекса отразилось невыразимое облегчение. Неужели впервые за столько лет он сможет поведать кому-то о своих несчастьях? Даже если принцесса больше не сделает ничего, не скажет ни слова — за одну возможность выговориться он будет благодарен ей до конца дней своих.
— Вы кому-нибудь рассказывали о том, что с вами приключилось? — спросила Фелиса, как будто прочитав его мысли.
— Да, моей жене. Она единственная знала правду о проклятии. И пострадала от этого больше всех.
— Вы были женаты?
Фелиса почувствовала внезапный укол ревности. Она понимала, что это было очень давно, что жена его уже несколько веков как мертва, и все равно упоминание о другой женщине в жизни Алекса ее почему-то ранило. Но это не мешало ей жалеть возлюбленного. Принцессе приходилось видеть мужчин, потерявших жен, например собственных отца и брата. Фелиса знала, как тяжело перенести такую потерю.
— Как ее звали?
— Неважно.
— Но я хочу знать.
— Зачем это вам?
Фелиса ответила, глядя ему в глаза:
— Алекс, теперь мне известно, почему вы так хорошо меня поняли. Вы помогли мне преодолеть мое одиночество, так дайте же мне возможность помочь вам преодолеть ваше. Хотя бы попытаться.
Алекс подошел к двери и запер ее изнутри. Потом вернулся к Фелисе, сидящей возле стола, и неожиданно встал перед ней на колени. Он закрыл глаза, стиснул ее узкие ладони в своих горячих руках и заговорил…
История его жизни заняла около двух часов. Сначала Алекс рассказывал с трудом, преодолевая себя. Потом разошелся и заговорил быстрее. Он то ходил по книгохранилищу, помогая себе жестами, то снова опускался на колени и продолжал рассказ у ног принцессы. Чем дольше слушала Фелиса, тем легче ей становилось поверить в его потрясающую историю. Когда Алекс дошел до описания своей жизни после проклятия, она поняла, что восхищается этим человеком так, как не восхищалась еще никем на свете. Его сила духа поражала ее, а повествование о десятилетиях, проведенных в самопожертвовании, заставило навернуться на глаза слезы сочувствия.
