Клэр нравилось возиться с Элисон, она с нежностью смотрела, как малышка сжимает ее сосок и жадно сосет молоко. Через два года после появления на свет рыжеволосой дочки Клэр родила сына, Джонатана, а еще через четырнадцать месяцев в семье снова случилось прибавление, на этот раз несколько неожиданное, — сын Эдвард. Теперь Клэр была окружена детьми. Она ведь всегда об этом мечтала, не так ли? Чтобы вокруг были родные люди, чтобы каждый день был наполнен семейным многоголосьем. Дети по-прежнему нуждались в молоке, только теперь они пили его из высоких запотевших бутылок, которые в несусветную рань оставляли на пороге дома. Мальчики в особенности любили молоко, пили его стакан за стаканом. Дети росли очень быстро, вытягивались и набирались сил. Эдвард, всеобщий любимец, был самым чувствительным и восприимчивым из всех троих. Однажды, когда ему было четыре года, он спросил у Клэр:
— У любви есть цвет?
— Что ты имеешь в виду, Эдвард? — удивилась Клэр.
— Ну, когда ты думаешь про любовь, какого она цвета?
Клэр улыбнулась.
— Зеленого, — просто сказала она, подумав о сочно-зеленой траве, растущей вокруг беседки, в которой они встречались с Мартином двадцать седьмого мая.
Они не пропустили ни одной годовщины, даже во время беременностей Клэр. Дэниэлу по-прежнему не нравились эти встречи, но он не пытался остановить ее или переубедить.
— Я же не могу тебе запретить, — говорил он. — А если все остальное работает только за счет этого, то, думаю, мне не стоит жаловаться.
— Спасибо, — тихо отвечала Клэр.
Дэниэл не понимал — да и как он мог понять? — но принимал ее чувства. Двадцать седьмого мая он нагружал себя работой так, чтобы ни в коем случае не приближаться к городскому парку. Ему не хотелось видеть Клэр рядом с мужчиной, который до сих пор имел на нее влияние. Он постепенно привык к неизбежности этого дня. И весь город привык к тому, что раз в год Мартин и Клэр сидят в беседке, совершенно не таясь от чужих глаз. Слухи утихли.
Как-то она пришла на встречу в беседку, будучи на восьмом месяце беременности, когда до рождения Эдварда оставалось всего несколько недель, и хотя Мартин знал, что у Клэр будет еще один ребенок — его старый друг-нотариус Тихоня продолжал ему писать, — он все равно не мог скрыть своего изумления.
— Глазам своим не верю, — повторял он. — Господи, я не верю своим глазам.
— Ты меня смущаешь, — ответила Клэр, но в глубине души порадовалась его реакции.
Она наслаждалась беременностью, ей нравилось ощущать, как тело расширяется и увеличивается. Словно у нее был секрет, которым она делилась со всем миром, — получался немного бессмысленный парадокс, но так оно и было. Ее груди становились тяжелее, бледные щеки все время цвели румянцем, а волосы на ощупь казались более густыми и жесткими. Живот выдавался вперед, а пупок выпячивался, что ее немножко смущало. От него вниз спускалась полоска золотистых волос. Иногда Клэр стояла перед зеркалом, смотрела на себя и поражалась тому, что сейчас происходит внутри нее.
— Можно мне потрогать? — спросил Мартин.
Клэр кивнула, они сели на скамейку, и он положил руку ей на живот.
— Ох, — тихо вздохнул он, прикоснувшись к ее коже.
Клэр знала, что он отчаянно хочет ее поцеловать, снова почувствовать ее губами, руками, погрузиться в цитрусовый аромат ее волос, но его ладонь неподвижно замерла на ее округлившемся животе. Он сотни раз прикасался к ней, его требовательные пальцы исследовали каждый уголок ее тела, но теперь они двигались со сдержанным уважением, почти неловко, так как теперь это была чужая территория. Мартин закрыл глаза и глубоко вдохнул, словно пытаясь успокоиться. Под этой кожей скрывался чужой ребенок, созревало крошечное существо, двигало ручками и ножками дитя своей матери и своего отца.
Ладонь Мартина все еще лежала на выпуклом животе Клэр, когда ребенок толкнул ножками. Изумленный Мартин на секунду отдернул руку, словно от горячей печки.
— Ребенок шевелится! — сказал он, улыбаясь.
Но за этой улыбкой, за этими словами скрывалась затаенная грусть; вспышка восторга сменилась глубоким разочарованием. Несмотря на все их старания, Френсис так и не смогла забеременеть, и это обстоятельство ложилось сумрачной тенью на их отношения. Никогда прежде он не чувствовал биение будущей жизни под своей рукой. Клэр знала, что иногда Мартин рисовал в своем воображении день, когда он положит ладонь ей на живот, как он сделал это только что, и почувствует, как там шевелит ручками и ножками малыш. Вот только в этих фантазиях малыш был его.
В 1965 году Луиза, дочь Френсис и Мартина, — к тому времени девочке уже исполнилось пятнадцать лет, и она была опытной наездницей — упала с лошади, на которой каталась в Хэмпстед Хиз. Позвоночник Луизы оказался сломан в трех местах, и сначала доктора говорили, что повреждения крайне серьезные и, вполне возможно, она уже никогда не встанет на ноги. Но Френсис увезла дочь за город и на полгода поместила в реабилитационную клинику, где девочка постепенно заново училась ходить. Для них это было очень тяжелое время, и, несмотря на то, что Мартин каждые выходные приезжал в клинику и ежедневно звонил Френсис, она постоянно жаловалась, что он больше переживает за свой ресторан, чем за нее и за ребенка.
— Это неправда, — терпеливо отвечал Мартин, но понимал, к чему она клонит.
Он без раздумий бросил бы ресторан ради своей семьи — об этом даже речи не было, — но ресторан никогда бы не отпустил его. Когда он работал на большой, светлой, оборудованной по последнему слову техники кухне, которую много лет устраивал так, чтобы она отвечала всем его запросам, то погружался в состояние сродни медитации. Остальной мир отступал на второй план, так же как и мысли о том, что совсем рядом сидит множество голодных людей, с нетерпением ожидающих появления жареного люциана или сырного ассорти, что у него есть дочь, которая перенесла тяжелую травму, красавица жена, которая очень боится за девочку и порой теряет над собой контроль. Вместо этого он помнил лишь, что надо нарезать, очистить, сварить, взбить и помешать. Руки Мартина двигались с невероятной скоростью — как учила его Николь на кухне родительского дома много лет назад, — и он постепенно погружался в транс. Занимаясь готовкой, он порой грезил о Клэр, представляя ее юной, свободной и принадлежащей ему. Иногда эти грезы охватывали его до такой степени, что ему начинало казаться, будто Клэр до сих пор жизнерадостная девушка, которая терпеть не может шляпки, а он самонадеянный и страстно влюбленный в нее юноша.
Поздно вечером, когда ресторан, наконец, закрывался, и официанты расходились по домам, а в прохладном, полутемном зале, похожем на беседку, гасли последние огни и лишь на столиках, уже убранных к завтрашнему ленчу, изредка поблескивали серебряная посуда и прозрачные стаканы для воды, Мартин по булыжной мостовой Добсон Мьюс возвращался в Блумсбери, где его ждал опустевший после отъезда Френсис и Луизы дом. Первое, о чем он думал, переступая порог просторной гостиной и оглядывая ряды книг, белые диванные подушки и покрытые коврами полы, — насколько сильно это место отличается от квартиры над рестораном, где он собирался жить с Клэр. И все же, несмотря на это, он еще до женитьбы на Френсис переехал в одну из многочисленных комнат ее дома. Мартину нравилось быть вместе с ней. Френсис оказалась порядочной, доброй и ответственной женщиной, и рядом с ней Мартин чувствовал себя очень спокойно и уютно. Они играли в четыре руки на фортепиано, читали вслух, ходили в театр и иногда по вечерам даже делали друг другу массаж. Они вместе гордились успехами и красотой Луизы. Вскоре у них появился круг общих друзей и знакомых, разделявших их интересы.
