Она ощутила себя застывшей и одинокой, словно заглянула в глубины забвения.
– Можно попробовать воззвать к человеческой гордости, вместо того чтобы угрожать наказаниями. Вдруг это сработает?
– Очень даже может быть. – Принц поднял свечу и зажег ею остальные. – Из ужасного представления деда я вынес еще один урок. Порка ломает что-то в человеке. После этого от него уже нет особой пользы. – Кривая улыбка стала шире. – Правда, если его повесить, то пользы от человека вообще никакой не жди. Видите ли, мисс Линдси, я терпеть не могу потери. Так что, несмотря на строгую дисциплину, я попытался найти иной путь, основанный больше на уважении, чем на жестокости.
Она молча взирала на него, не в силах вдохнуть или выдохнуть. Воск медленно стекал по желтым палочкам свечей.
Николас направился к двери. Провел рукой по гладкому дереву.
– Моя мать, бывало, говорила, что в двери живет дух того материала, из которого она сделана: дуба, священного дерева друидов; железа, защиты от зла. Насквозь пропитанная сказаниями и верованиями Глариена, она считала двери священными.
Пенни зарылась лицом в покрывало, вполуха прислушиваясь к его словам. В груди огнем полыхала правда: «Он накажет Эрика из-за нее».
– Вам нравятся двери?
– Мне определенно не нравятся небольшие пространства без дверей. Эрик мне не друг. Я не могу относиться к нему иначе, как с беспристрастной справедливостью.
– И что же вы сделаете? – подняла она глаза, к горлу подступила дурнота.
Принц повернулся к ней и одарил ее очаровательной, соблазнительной улыбкой:
– Эрик вычистит конюшню и будет целую неделю полировать обувь моих людей. В дополнение к остальным обязанностям. Вполне справедливо, как по-вашему?
Волна самых разнообразных эмоций накрыла ее с головой, от облегчения до злости, от раздражения до благодарности. Она молча открывала рот, словно выброшенная на берег рыба, глаза застили жгучие слезы.
– О Боже! – выдавила она наконец. – Он будет полировать обувь?
– Таково наказание за столь незначительное прегрешение, – ответил принц.
Пенни вскочила на ноги, не расставаясь со своим покрывалом.
– И все это время вы говорили именно об этом наказании? О чистке обуви? Тогда к чему все эти разговоры о порке и виселице? Зачем вы издевались надо мной? За что? Какая нам обоим от этого польза? Вы сумасшедший! Отвратительный, опасный психопат! Это невероятно! Неужели вы просто играли с моими чувствами? Нарочно пытались расстроить меня? Зачем? Что я такого сделала? Чем заслужила подобное обращение?
Он бросил взгляд на щеколду. Пальцы судорожно вцепились в металл.
– Я хотел, чтобы вы поняли. София выросла со всем этим. Я – нет. Мне пришлось учиться. И урок этот был не из приятных. Но у ее королевского высочества принцессы Софии Альвийской это в крови.
Она недоверчиво уставилась на него:
– Чтобы стать принцессой, я должна поверить, что могу отдавать приказы о порке и повешении? Вам случалось делать это?
Глаза ответили раньше, чем он успел открыть рот.
– По необходимости. Такие вещи ни с кем не обсуждаются, но западают вам в душу. – Он запрокинул голову, избегая ее взгляда. – Вам придется скрыть эту чертову английскую невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту. Я хочу, чтобы вы поняли то, что понимает София. Поймайте караульного за уклонением от исполнения долга, и последствия будут вполне определенными. Каждая улыбка, каждый сердитый взгляд оставляют свой след, нагоняют волну, как море на корабль в шторм. Помните это. И действуйте соответствующим образом. Тогда вы будете вести себя, как принцесса.
Пенни выронила покрывало.
– А Алексис? Только не говорите, что вы не были добры к нему! Это как безмолвный язык лошадей. Мальчику было уютно с вами. Он чувствовал себя спокойно под защитой вашего милосердия. Почему вы пытаетесь убедить меня в обратном?
– У любой медали две стороны. И каждую дверь можно закрыть, а можно и открыть. – Он распахнул дверь, халат пошел красно-золотыми волнами. – Но то, что я вам сказал, правда.
Она взмахнула руками. Рукава белой рубашки отразились в оконном стекле, словно крылья огромного мотылька.
– Стойте! Я не могу! Я не хочу больше в этом участвовать. – Свечи вспыхнули и погасли, когда она опустила руки и кинулась через спальню. – Я не принцесса. Я Пенни Линдси. Я – это просто я!
Он жадно пожирал ее взглядом. Потом щелкнул пальцами, и Квест тут же подбежала к нему.
– Я прекрасно понимаю это, мисс Линдси. Спокойной ночи.
Дверь со стуком закрылась за принцем и его собакой. Она услышала, как щелкнула щеколда внизу. Где-то вдали ухнула неясыть. Пенни забралась в кровать и накрылась с головой.
Таким ли был ее отец? Завораживающим, властным, но способным на внезапное проявление доброты и теплой заботы, на лестное, направленное только на тебя внимание? Если так, то ничего удивительного в том, что мама им очарована. Сделала ли она это добровольно, ради этих волшебных моментов счастья, еще более драгоценных на фоне обычного бездушного и беспощадного сияния принцев? Понимала ли она, что он бросит ее, когда узнает, что она беременна? Или ей было все равно, лишь бы стать частью этой игры, хотя бы и на время?
«Эта чертова английская невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту».
И все же Алексис чувствовал себя под защитой. Она знала это. Принц утешал мальчишку, который проснулся ночью от страха? Пенни закрыла глаза. Две фигуры в ореоле света, такие близкие и родные друг другу. В тот момент ей показалось, что их связывает какая-то невидимая нить, глубина понимания, король и пешка в единой схеме шахматной партии. Но, как ни крути, в любой партии прежде всего жертвуют пешкой.
«Это самая чудовищная ошибка, мама. Я не могу сделать этого. И не буду. Эрцгерцог Николас безумен».
У него получилось! Николас прислонился спиной к двери. Квест ткнулась носом в его ладонь. Он погладил ее по голове и сделал знак лечь. Она улеглась в ногах кровати и наблюдала за ним. Он прикрыл глаза, отгораживаясь от этой женской преданности. Триумф и презрение к самому себе накатывали на него волнами, словно бесы, подстрекающие и испытывающие души в чистилище. Он оставил Пенни там, на этой узкой кровати. Он ушел! Но сперва он наказал ее. О Господь Вседержитель! Почему ему обязательно потребовалось наказывать ее, ведь это он проявил слабость!
Он коснулся ее лица, позволил пальцам пробежаться по шелковой коже и волосам на шее. Стоит ему посмотреть на свои пальцы, и он снова ощутит эту беспредельную нежность. Стоит закрыть глаза, и он увидит ее лицо, огромные глаза и закругленный носик, ласковые губы. Он мог бы взять ее прямо там. Наклониться, прижаться своими губами к ее губам и потребовать повиновения. Она пришла к нему, как его собака, не в силах ослушаться приказа. Но он разжал пальцы и отпустил ее. А потом ему все же удалось отчасти лишить ее невинности, потому что, чтобы сделать из нее принцессу, ему придется избавить ее от добросердечной беззаботности и заменить радость жизни высокомерием.
