— Да нет, понимаешь, в том-то и фокус… После ремонта полис вообще недействителен, потому что в нем, видите ли, ложные сведения. Вроде как лжесвидетельство или мошенничество, понимаешь? Договор аннулируется, как будто его вообще не было… Все по закону, ничего не попишешь… Прикинь, сколько исков к ним посыплется после этой дерьмовой бури, вот они и выгадывают, где можно не платить…
— Но это же несерьезно, Джанин! В суде ни за что не пройдет! Любой судья сразу увидит, что…
Джанин посмотрела на меня почти с умилением, как на мальчишку в коротких штанишках с мячиком в руках.
— Какой судья, Джек? Где его взять? Сколько, по-твоему, нам придется выложить, чтобы дело вообще дошло до суда?
— Гм… Пять тысяч?
— Может, где-нибудь в Польше это стоит пять тысяч, а здесь у нас этих денег хватит на пару описей, да мелочь на телефон останется… Да и все равно, на них столько адвокатов работает… Они знают, что у нас ни времени нет, ни силенок с ними воевать… И мы тоже это знаем. Так что утремся и будем жить дальше. Но все равно, спасибо тебе, Джек.
— God bless America[36], — зло бросил я.
Джанин усмехнулась. Но она все еще верила в это. Чокнутые они, эти римляне, как говорил один толстяк[37].
39
Следующая неделя прошла за спасением того немногого, что осталось от ресторана. Мебель, техника, а по большей части деревяшки. Дерек каждый день пытался выгнать меня с руин, превратившихся в склад рухляди, напоминая, что платить ему нечем. Я не уходил, и он насильно всучивал мне еду — мол, все равно пропадет. Сосиски я уже видеть не мог.
Вечерами я с терпением часовщика трудился над «Хассельбладом». Я разобрал его полностью, каждую деталь протер, почистил, смазал — где что требовалось. По правде сказать, не было нужды так осложнять себе задачу, но я уперся: у этого аппарата не должно остаться от меня тайн, и точка. Шесть долгих вечеров я постигал премудрости его механизмов, возвращал всем до единого былую точность или просто смотрел, как отмокают в растворе кислоты металлические детальки, и на седьмой день почувствовал, что свинтить аппарат мог бы с завязанными глазами. Когда же я собрал его окончательно, оказалось, что мне совсем не хочется с ним расставаться. Все-таки я удержался и не зарядил пленку. Глупо было вообще ее покупать. Это могло плохо кончиться, как для него, так и для меня. Время было еще не позднее, и я решил пойти продемонстрировать новорожденного Дереку.
Я начал всерьез за него опасаться. В последние дни безделье моего экс-патрона выродилось в глухую ярость, которая пожирала его изнутри. К счастью, он плохо переносил спиртное и напился до чертиков только один раз. Но ярость уж больно с ним не сочеталась, это было не в его натуре, вот что меня тревожило. Не может работать газонокосилка на ракетном топливе. Во всяком случае — долго.
Джанин устроилась в бар в Новом Орлеане, где ее брат Антуан служил швейцаром. Как-то поздним вечером два придурка, пережравших «экстази», увязались за ней до самого Шелл-Бича, и Дереку, в одних трусах выскочившему на крыльцо, пришлось пригрозить им револьвером. Спать он почти не спал. Мальчиков днем забирала к себе их колдунья-бабушка Шарлотта, или они приходили помогать нам. На мой взгляд, они многовато понимали для своего возраста. Обоим хотелось скорее в школу. И хот-доги им тоже осточертели.
Дерек только что уложил детей спать. Он протянул мне бутылку пива — «Угощайся» — и выключил телевизор. Я без долгих церемоний выложил сверкающий, как новенький, «Хассельблад». Дерек бережно взял его в руки, придирчиво осмотрел со всех сторон. Думаю, он не отличил бы окуляр от затвора и диафрагмы, но как мог изображал интерес — я оценил.
— Ты уверен, что это тот самый? — пошутил он.
Я улыбнулся.
— Лучше забери его, Дерек, а то, предупреждаю, мне будет трудно с ним расстаться…
Он хотел что-то сказать, закусил губу.
— Ты… ты говоришь, есть покупатель? — спросил он наконец.
— Думаю, да. Вот тебе карточка магазина. Парня звать Пит Ричард, если надумаешь сам наведаться…
Дерек взял карточку, медленно покачал головой, глядя в пространство.
— На самое неотложное хватило бы, — заключил он. — А… как, по-твоему, сколько он стоил до того, как ты его… ну, в общем, им занялся?…
— Пфф… Никакого чуда я не сотворил, знаешь ли…
— То есть, можно считать — половину?
— Половину чего?
— Ну, пополам…
До меня, наконец, дошло, что он пытается мне сказать, не зная, как лучше выразиться.
— Дерек! Да ты что? А если я вымою твой грузовик, ты его тоже располовинишь? Сдурел совсем? Тебе эти деньги куда нужнее, чем мне… так что будем считать — с тебя бутылка, о’кей?
Я положил аппарат на телевизор, однозначно давая понять, что он останется здесь. Дерек, улыбаясь, положил мне руку на плечо.
— Первый раз в жизни вижу коммуниста, — сказал он. — Не такие они страшные, как я думал…
И захохотал, как бывало, насмешливо, во все горло. Просто бальзам на мое сердце. Целую неделю я не слышал этого ржания.
— Но все равно, — продолжал он, отсмеявшись, — я на это пойти не могу, ни в коем разе. Или ты берешь себе половину, или я закину этот… эту хреновину обратно в трюм и забуду про нее.
— Нет, ты точно сдурел, Дерек. Тоже мне, вопрос чести! Придумал ерунду! Да и Джанин тебе не простит, если ты наплюешь на две с половиной тысячи…
Тут он нахмурился.
— Эй-эй! Женушку мою не трожь! Мне, чтоб ты знал, пришлось ее уговаривать, что нам позарез нужны деньги… Насилу уговорил, так хоть ты не упирайся! И потом, честь, my friend, — это никакая не ерунда, это единственное, что не смело ураганом…
— Вот как… Еще чего умного скажешь насчет чести? — беззлобно поддел я его.
— Скажу, check it out[38]: честь — самый дорогой подарок, который человек может сделать сам себе…
Наступило молчание. Сказано было и впрямь хорошо.
— Ладно, о’кей… это не я, это из одного фильма, — признался Дерек.
— И кто же это сказал, полоумный самурай перед харакири?
— Нет, белый… шотландец, что ли.
— А у него тоже рухнул ресторан?
— Нет. Но вкалывал он, кажется, как вьючный осел.
Что, интересно, можно было ответить на подобную околесицу? Я не нашелся. Впрочем, Дерек все равно слушать бы меня не стал, он уже согнулся пополам от хохота, совершенно неуместного, но заразительного. Все-таки хорошо было видеть его прежним. И потом, мне пришла в голову одна идея.
