Все письма очень длинные. Их семь. Сначала Рэйко перебралась за стол и принялась за чтение. Я в это время смотрел телевизор. Потом захотелось перекусить. Но Рэйко продолжала читать, словно вгрызыясь в письма. Тогда я спросил, могу ли я перекусить в каком-нибудь кафе. Рэйко лишь молча кивнула и продолжала читать.
Я поужинал в ближайшем ресторанчике, а потом зашел выпить кофе в кафешку перед станцией. Прошло всего полчаса, и я не знал, куда податься. Попросил у хозяина кафе бумагу и шариковую ручку и стал размышлять, как наладить продажи, чтобы расширить число клиентов до ста пятидесяти, какие статьи разместить в следующем бюллетене. При этом я написал на листочке цифру наших убытков и сумму оставшихся накоплений. Обхватив голову руками, я тупо смотрел на цифры, и тут вдруг подумал, что давненько не заходил в парикмахерскую. Пойду завтра, подстригусь, подумал я – и тут мне в голову пришла мысль: а что, если попробовать предлагать нашу листовку не только салонам, но и парикмахерским? Система останется прежней, но поскольку это парикмахерские для мужчин, то содержание, естественно, надо подкорректировать с учетом мужских интересов. Да, необходимо расширить сферу нашего бизнеса и вовлечь не только салоны, но и парикмахерские… Эй, не горячись, осадил я себя, сначала надо поставить дело с салонами, чтобы было на что жить. А парикмахерские – с этим можно повременить.
Я вышел из кафе, прошел мимо дома и, свернув в переулок, направился в типографию. Стеклянное окно с надписью «Типография Танака» было закрыто, жалюзи опущены, но внутри виднелся огонек и доносился стук работающих печатных машин. Я открыл стеклянную дверь и увидел хозяина. Он был в перчатках, перепачканных краской, и рассматривал матрицу с нанесенной на нее краской. «Извините, Вы еще работаете?» – спросил я. Хозяин – невысокий седоватый человек, оторвавшись от работы, приветливо улыбнулся мне: «Заходите!» Глаза у него часто-часто моргали. Помещение было заставлено банками с краской, пол усеян листами бумаги с пробными оттисками, в воздухе густой запах краски и бумаги. В ячейках наборной доски лежали свинцовые литеры. Они поблескивали в свете флуоресцентных ламп. Хозяин принес откуда-то стул и предложил мне присесть. Он снял перчатки и завел беседу: «В этом месяце Вы нашли еще сорок заказчиков! Если так дело и дальше пойдет, то скоро и сто пятьдесят наберется!» Я сказал, что это все благодаря типографии, мол, они аккуратно и в срок выполняют работу, требующую много усилий и времени. «До пятисот уже не так далеко! – сказал он, похоже, совершено всерьез. – Пятьсот салонов – это сто тысяч листовок. Кое-кому из клиентов комплекта покажется мало, они попросят четыреста или даже шестьсот экземпляров. Если дело дойдет до тиража в сто тысяч экземпляров, то мы скинем плату за экземпляр до пяти иен. Типография у нас маленькая, так что такие заказчики, что выкладывают наличными каждый месяц пятьсот тысяч иен, для нас – просто клад! Поскорее становитесь нашими почетными клиентами!»
Тогда я изложил родившийся у меня в кафе план, относительно парикмахерских. Хозяин даже по коленкам себя хлопнул. Отличная мысль, действительно, не следует забывать о парикмахерских. Может, среди парикмахерских будет больше заказчиков. «Да, их все больше и больше, так что нельзя работать по-старому! Надо обязательно охватить парикмахерские! – сказал он. – Мы-то не стремимся нажиться на вашем деле прямо с ходу. Посоветуемся с вами, если надо, подстроимся…» Скрестив руки и уставив взгляд в потолок, он забормотал: «Пятьсот парикмахерских… пятьсот салонов красоты… тысяча заведений. Двести тысяч экземпляров…» Поднявшись по лестнице на второй этаж, он принес пиво и стаканы. За этим делом мы проговорили час. Было видно, что он не прочь поболтать еще, но мне хотелось поскорей рассказать Рэйко о новой идее, и я, поблагодарив хозяина, откланялся. Шагая домой, я подумал: тысяча салонов… Нет, тут спешить нельзя. За десять лет попытаться можно. Думая об этих десяти годах, я ощутил азарт бейсболиста. Вот он, момент, от которого зависит исход игры. Один мяч – и ты либо выиграл, либо пропал.
Рэйко все еще читала, но уже не за столом, а стоя в углу и опершись о стену. Заглянув, я увидел, что она дошла только до четвертого письма. «Ты что, собираешься одолеть все письма за раз? – поинтересовался я. – А поужинать не собираешься?» Рэйко лишь что-то буркнула в ответ и даже лица не подняла. Я сам расстелил футон, переоделся в пижаму и лег, потом снова включив телевизор. Рэйко улеглась на живот рядом со мной, продолжая читать; шестое письмо, потом седьмое письмо… Закончила она уже в первом часу ночи. Потом встала, положила пачку писем на место, погасила свет в комнате, включила на кухне, достала из холодильника какие-то объедки, положила в чашку рису и принялась поглощать все это. Я выключил телевизор, встал, прошел на кухню и сел на стул рядом с ней. Закурил сигарету. Рэйко плакала. Продолжая заливаться слезами, она проглотила холодный ужин, потом впилась зубами в густо намазанный майонезом кусок ветчины, набила рот рисом. При этом она беспрестанно вытирала слезы кистью руки и шмыгала носом. Она все терла и терла глаза, а слезы все текли и текли из ее круглых глаз, катились по белым щекам и капали на стол. Покончив с едой, и все еще обливаясь слезами, Рэйко помыла посуду, умылась сама, почистила зубы, переоделась в пижаму, постелила себе рядом со мной и молча легла, натянув на голову одеяло. Я еще посидел на кухне, глядя на укутанную, неподвижную Рэйко. Потом подошел и тихонько стянул с нее одеяло. Она лежала с открытыми глазами и продолжала плакать. Я спросил, почему она так рыдает. Рэйко посмотрела на меня опухшими глазами и протянула руки. Затащив меня к себе в постель, Рэйко погладила кончиками пальцев шрам у меня на шее. Она прочла только Ваши послания. Что я написал Вам в ответ в своих письмах, Рэйко не знала… Но, прижимаясь ко мне, она коротко произнесла: «Хорошая у тебя жена!» И больше ничего не добавила. Сколько я ни старался, больше ни слова я вытрясти из нее не смог. Я поднялся, достал из стола Ваши письма и снова положил их на кухонный стол. Сидя в одиночестве и куря сигарету, я смотрел на стопку из семи писем. Вы ведь знали, что должно настать время, когда нам придется прекратить переписку. Вы сами писали об этом. Я посмотрел на Рэйко, замершую под одеялом, но так и не понял, спит она или нет. И я понял, что это время пришло. Это будет последнее письмо от меня. Я опущу его в ящик, а потом побреду по дороге, ведущей в городок Нэягава, где собрался искать клиентов. Я буду осматривать улицы в поисках вывесок салонов красоты. Может быть, через несколько лет я сойду с электрички на станции Короэн, пройду через милый моему сердцу квартал и подойду к Вашему дому, что стоит, не доходя до теннисного корта. Я погляжу на дом, на ту большую старую мимозу и незаметно уйду. Желаю Вам крепкого здоровья. И от всего сердца желаю, чтобы Ваш сын рос таким, каким Вы хотите его видеть.
Ясуаки Арима
3 октября
Господин Ясуаки Арима!Ваше последнее письмо прочитала, сидя под глицинией, растущей во дворе теннисного клуба, и греясь под мягкими, теплыми лучами осеннего солнца. Я представляла, как Вы с картой в руке устало бредете по улицам маленьких городков.
Прочитав Ваше послание, я тоже подумала, что это мое письмо должно стать прощальным. Несколько дней я вообще не знала, что написать. Закончился октябрь и начался ноябрь, а у меня отчего-то все не было настроения взяться за перо. И вот наступил очередной день. Это был четверг, погода стояла ясная, время близилось к полудню. Отец, в кои-то веки решив отдохнуть, не поехал на фирму и сидел на веранде, любуясь деревьями в нашем саду. И вдруг неожиданно предложил навестить могилу мамы. Это не был Хиган[12]или годовщина смерти, но мне тоже захотелось поехать. Я попросила Икуко встретить Киётаку, когда школьный автобус подвезет его в половине четвертого к станции, и быстро переоделась. Отец позвонил на фирму и попросил прислать за нами машину, потом облачился в сшитый на заказ костюм оливкового цвета, который, правда, не разу не надевал, поскольку считал его чересчур вызывающим, и спросил: «Ну, как я тебе?» Костюм был ему очень к лицу. В ожидании машины мы слегка перекусили. Отец сказал, что после посещения кладбища угостит меня блюдами киотосской кухни[13], и посоветовал не обедать, чтобы не перебить аппетит. Помните, Вы тоже ездили на могилу мамы – вместе со мной и моим отцом. Тогда после свадьбы еще и месяца не прошло, но, завершив церемонию по случаю седьмой годовщины со дня маминой смерти, мы втроем отправились на небольшое кладбище в Ямасина, расположенное в рощице, среди деревьев. Мама родилась в Ямасине, и отец решил предать земле ее прах именно там.
