В последний момент, когда утесы вздымались над нашими головами, капитан сдался на милость попутного ветра, и корабль повернул на юг, обогнув высокий мыс. Неожиданно перед нами предстал вход в узкую гавань. Ветер все еще был сильным, и берег стремительно мчался нам навстречу.
«Prosohi, kopela!»[20]Казанова заслонил меня собой, пока разворачивались паруса. И, к моему облегчению, наше судно легко пристало рядом с несколькими торговыми кораблями, носы которых покачивались вверх-вниз на волнах. Гавань Пирея, должно быть, была глубокой, так как нос нашего судна практически коснулся берега.
Когда моряки бросили канаты, синьор Казанова принялся связывать вместе свои пожитки: переносной письменный прибор, с помощью которого он создавал историю своей жизни, дорожный сундук, личную шкатулку и маленький ящик книг из библиотеки графа Вальдштейна. Я праздно стояла рядом, наблюдая, так как взяла с собой мало вещей, чтобы не возбуждать подозрений Френсиса: только пистолет отца, который я держала при себе, свой дневник и пару платьев.
Несколько пассажиров уже сошли с корабля. Зак, магометанин, спотыкался под тяжестью сумки, которую он тащил по трапу. Затем вернулся на корабль за следующей, положил ее рядом с первой, после чего наклонился и принялся собирать камни с земли. И вдруг я увидела, как он неожиданно бросил булыжник размером с ладонь на свои сумки. Синьор Папаутсис, шедший по трапу впереди нас, издал злобное восклицание.
– Что случилось? – спросила я.
– Нет времени объяснять, мисс Адамс – ответил синьор Казанова. – Ждите здесь.
Что случилось дальше, я точно не поняла, так как с высоты палубы было невозможно рассмотреть происходящее. На пристани разразился настоящий скандал. К тому времени, когда я нашла в себе достаточно храбрости пренебречь наставлениями моего спутника, толпа уже вновь разошлась, а синьор Казанова и синьор Папаутсис разговаривали с каким-то человеком в длиннополой одежде и остроносых туфлях. Я предположила, что это был таможенный офицер, так как незнакомец держал в руках их бумаги и грубо, в открытую, зевал в присутствии синьора Казановы. Не думаю, чтобы этот человек когда-нибудь видел перед собой джентльмена в накрахмаленном парике. На пристани багаж Зака валялся в полном беспорядке: тюки были порваны и разбросаны как попало. Его дочь, девчушка лет двенадцати-тринадцати, стояла, прижимаясь к матери, и ужас на ее лице разбивал мне сердце.
Затем наступил момент, когда мне стало действительно страшно: сойдя по трапу на пристань, я ощутила на себе бесцеремонный взгляд таможенника, как будто он осматривал не женщину, а баранью ногу. Я поняла, что он возмущен отсутствием на моем лице чадры. Затем, не дожидаясь каких-либо объяснений, этот человек грубо схватил меня за руку и принялся изучать ладони. К моему удивлению, он вскоре с отвращением отпустил их, а синьор Казанова выступил вперед, примирительно положив несколько серебряных монет в подставленную руку. Подражая моему спутнику, невежа неуклюже поклонился и жестами велел нам следовать за ним к одному из побеленных домов, выстроившихся вдоль берега.
Там таможенник, а также синьоры Дженнаро и Манолис Папаутсис расселись на полу посреди веранды, чтобы позавтракать странного вида пищей – это оказались жареные внутренности какого-то морского животного. Я отказалась от угощения и села, неудобно подогнув ноги в своем длинном плаще. Так я и сидела до тех пор, пока синьор Казанова не сжалился надо мной и не увел меня прочь, прихватив с собой свой маленький сундучок. Когда мы отошли достаточно далеко, он объяснил мне, что пираты извлекают неплохую прибыль, захватывая английских аристократов, одетых как простолюдины. Они распознают их по мягким ладоням, а затем требуют большой выкуп от родственников. Казанова сказал, что мои рабочие руки, наследие фермы тети Эбби, ввели местного чиновника в заблуждение, и теперь он думает, что я из бедной семьи.
– А Зак? Почему он бросался камнями в свои сумки?
– Это из-за его жены и дочери.
– Но что случилось? – воскликнула я.
– Он вообразил, что они оскорбили Аллаха. – Раздражение в голосе Казановы удержало меня от дальнейших расспросов, и стало ясно, что в этом случае было нечто такое, чего я пока не понимала. Наконец Казанова нашел нам тень под раскидистым деревом. Это было совершенно прелестное местечко – на берегу, рядом со свежей, чистой водой. Поблизости несколько молодых женщин стирали одежду, чуть дальше какие-то мужчины плавали в море. Их голоса метались туда-сюда над темно-зелеными волнами, подобно крикам морских птиц. Я подумала, что никогда раньше не слышала более радостных звуков.
Синьор Казанова вынул буханку хлеба и большую головку домашнего сыра. Он развернул скатерть, которую достал из своего сундука, и разложил нашу скромную еду по двум тарелкам китайского фарфора. Даже в оглушающем солнце греческого полудня мой новый друг ел с аристократической утонченностью.
– Какое нелегкое выдалось сегодня утро! Давайте наслаждаться жизнью, мисс Адамс! – Он поднял бутылку бледно-золотого вина, чтобы я могла как следует рассмотреть напиток, и разлил его по бокалам. – Между прочим, с этим связана интересная история, – сказал он, задумчиво вертя бутылку в руках. – Греки нарочно добавили в напиток сока живицы, чтобы римляне не пили их вино. Но потом такое сочетание пришлось всем по душе.
Он сделал глоток, и его лицо скривилось. Я сделала то же самое, и от потрясения чуть не выронила бокал. Когда я подняла глаза, то увидела Манолиса Папаутсиса и еще нескольких греков, идущих со стороны моря: их волосы прилипли к шеям, а вода каплями стекала по обнаженным телам. Мои кузены тоже купались голышом в прудах у меня на родине, но ни один из них не был похож на этих диких, обезьяноподобных созданий, представших предо мной.
– Чем вы недовольны? – спросил Казанова.
– Я боюсь, нашим телам никогда не сравниться с красотой наших душ. – Я знала, что говорю с излишней убежденностью, прямо как отец, когда он рассуждал о философских вопросах, и уже ожидала, что мой спутник поднимет мою серьезность на смех. Вместо этого он доброжелательно улыбнулся.
– Ах, мисс Адамс, наши тела совершенны настолько, насколько мы достигли божественного понимания.
– Низость нашей физической натуры разрушает подлинную дружбу и любовь, месье.
– Я тоже думал так, когда был молод, – что должен стремиться к идеалам, созданным другими. Теперь же я предпочитаю искать jouissance.
– Jouissance?
– Вы помните, что ват любимый Сенека говорил о нашей физической природе?
– Что мы должны учиться сдержанности и самообладанию?
– Нет, дорогая моя. Он говорил, что Бог пронизывает всю материю в естественном мире, включая наши физические сущности. Отсюда следует, что если Бог существует в природе, то он есть и в нас.
– Вы меня специально сбиваете с толку?
– Я делаю это с благой целью. Jouissance – вот то, чего мы все жаждем. Вы блюдете свою невинность для супружеского ложа?
