Мы на столе «У меня», в ресторане. Я лежу на груди у Венсана.
Нет, это не Венсан, я не здесь.
Октав обнимает, целует, покусывает Мириам в пустынном туалете музея в одиннадцать часов утра. Мириам — белая фарфоровая скво, светлое откровение. Смуглый, золотистый мальчик ласкает ее. «Что я делаю?» — в ужасе думает она. Пусть прекратит. Пусть еще поцелует. «Что я наделала?» — спрашивает она его шепотом. «Ты сладкая, — говорит он ей. — Ты такая сладкая. Они не ценят своего счастья. Ты самая чудесная жена, самая нежная мать. Ты сокровище».
— Что с тобой? — испугался Венсан. — Ты как мертвая.
Это было вечером, накануне, и я в смущении смотрела на стол, на котором мучались наши тела. Он деревянный. Как гроб.
— Мне вдруг стало нехорошо, — ответила я вчера.
Венсан поднялся, я собирала разметанную бурей одежду.
Венсан совсем растерялся. Я сказала, что он мне нравился, прекрасно понимая, как убийственно звучит этот глагол в прошедшем времени.
Сегодня Венсан не придет. Я его предала. Обманула. Унизила. А вот завтра, кто знает?
А я? У меня много дел. Может быть, даже слишком. Надо помочь Симоне отомстить или поумнеть. Нарезать печенку, пока сердцевина не потемнела, пока она еще розовая, трепещет и тает. Надо. Надо, а я продолжала грезить. За спиной выросла третья рука, ловко, умело сняла сковороду с огня. Бен разложил куриную печенку на доске, нарезал, украсил каждый кусочек ломтиком грейпфрута и шпинатом. Он всему научился, хотя я его ничему не учила, не объясняла, не показывала. Я наблюдала, как он поставил в духовку мясо, приправив итальянским шафраном и шалфеем. А сама, сидя на столе, курила. Ничего не делала.
Думала, выдыхая синеватые облака дыма, радостно мне или горько. Так и не поняла.
Глава 18
Мы закрыли ресторан незадолго до полуночи. Глаза у меня слипались. Я мечтала о настоящей спальне. Небольшой квадратной комнате с кроватью, двумя тумбочками, простынями, одеялом, подушками, вязаным покрывалом. Мечтала о нормальной ванне или душе, мне все равно, о кафеле, о фаянсовом умывальнике. И еще о небольшом шкафчике, куда бы я вешала одежду. Сейчас она комом лежала в чемодане, а чемодан я запихивала под стойку. От моей одежды не пахло свежестью. Даже чистая, она пропитывалась запахом ресторана «У меня». Вот уже шесть лет я жила без дома. В «Санто-Сальто» все жили точно так же, на семи ветрах. Стоило появиться новенькому — ей, ему, — и кто-то срочно переселялся к какой-нибудь подружке в другой фургон, освобождая место. На вешалках висели только цирковые костюмы, остальное хранили в узлах. Все наводило на мысль об исходе. Скрежет фургонных колес по асфальту, мозаика палаток, причудливое соседство сковородок, книг и ночных горшков. Не знаю, кто из моих прародителей прошел подобный долгий путь. Может быть, никто. А может, те, с кем я сроднилась по книгам или по фильмам. Мне трудно отличить настоящие воспоминания от картин, подаренных мне другими.
Пока я жила в «Санто-Сальто», мне казалось, что ко мне вернулась жизнь, нет, не в том смысле, что я ощутила вкус к ней, а в том, будто я разделила судьбу каких-то моих далеких предков. Все мне было знакомо — переносные печки, набитые тряпьем матрасы и подушки, ящики, заменяющие столы, стулья, лестницы, шкафы и даже тазы, — летом их обтягивали прочным синим брезентом и наполняли водой. Жизнь вне закона, хитроумные способы обойти дурацкие распоряжения и предписания властей, гибкость ума, удвоенная гибкостью тела.
Как-то весенним утром, когда я сидела на травке и чистила морковь, Родриго, мечтавший стать шпагоглотателем, как его отец, спросил меня:
— А где твой муж?
— У меня нет мужа.
— А дети?
У меня не повернулся язык ответить, что детей тоже нет. Я не знала, что сказать.
— Сразу видно, что у тебя есть дети, — объявил он, не обратив внимания на мое замешательство.
— Почему это?
Он пожал плечами.
— Видно, и все.
Пока мы разговаривали, он ходил вокруг меня на руках.
— Трудно? — спросила я.
— Что трудно?
— Ходить на руках.
— Трудно. Так же трудно, как на ногах, — уточнил он через некоторое время.
Ноги Родриго были согнуты в коленях, ступни болтались прямо у меня перед носом.
— А ты разве не помнишь? — спросил он.
— Чего не помню?
— Как училась ходить.
— Нет. Совсем не помню. А ты?
— А я помню. Я все помню. Знаешь, как меня мама звала? Она звала меня Памятником. А знаешь, кто такой памятник? Тот, кто все помнит. Вот какое у меня прозвище. Помню, как в первый раз встал на ноги. А до этого бегал на четвереньках. Помню, как сказал первое слово.
— И какое же? Папа или мама?
— Я сказал «мандарин».
Я не поверила.
— Мандарин? Что-то я сомневаюсь. Слишком трудное слово для малыша.
— А я не был малышом. Мне было три года. Я долго тренировался про себя. Специально выбрал это слово.
— Мама тобой гордилась?
— Нет, она бы рада была, если бы я сказал «мама».
— Научишь меня ходить на руках? — спросила я Родриго.
Он прыжком встал на ноги и приказал мне подняться. Осмотрел меня. Потрогал бедра, икры. Приподнялся на цыпочки, ощупал плечи и руки. Потом покачал головой.
— У тебя вся сила внизу. Руки слабые, а ноги крепкие. Так не годится. Нужно было раньше руки укреплять. Чем раньше, тем лучше.
— Может, все-таки попробуем?
Благодаря урокам Родриго я теперь умею стоять на руках, правда, всего несколько секунд, но все-таки. А вот двигаться вперед и назад так и не научилась. Родриго учил меня с удивительным терпением. В благодарность я подарила ему книгу «Три приключения льва-худышки» Вильхельмы Шаннон.
— Я не умею читать, — признался он в смущении.
— Не страшно. Я тебя научу.
— А это трудно?
— Ничуть, — ответила я самоуверенно.
Теперь Родриго, должно быть, исполнилось лет тринадцать или четырнадцать. Я не знаю, где он, что с ним. У меня в сумочке лежит сложенная вчетверо бумажка — на ней он написал свое первое слово: «Памятник». Большими печатными буквами, перевернув «я» и «к» в другую сторону. Я ее берегу. Если бы она порвалась или затерялась, было бы очень жаль. Я представляю буквы в виде клоунов. Легкие штрихи карандаша Родриго становятся тяжелыми поленьями и тянут к земле мою сумочку. Да, ему было ничуть не трудно учиться, зато как мне было мучительно учить! Горло у меня сжималось, слезы выступали на глазах. Отчего в моей жизни все с маниакальным упорством повторяется вновь и вновь? Почему мне не пошлют чего-нибудь новенького? Неужели я настолько тупая ученица? Зачем все время сворачивать на обочину и разыскивать в стоге сена неведомо кем потерянную иголку?
