Вечером ужинали в офицерской столовой. Сидели скромно в уголочке. Каждый думал о завтрашних соревнованиях. Наш Сапрыкин задумчиво поглаживал голову и делал пометки в блокноте. Потом каждому сказал о задачах: бегунам пробиться в финальный забег, метателям и прыгунам — не тушеваться и жать на полную железку.
— А ты, Юркин, помни, — сказал он под конец, — за твой вид дают много очков. Пройдешь за пятьдесят восемь минут десятку — команде будет большая польза. Ходоков мало. Дефицит. Усек? Так что назвался груздем — полезай… куда положено.
Спали на новом месте после дороги и тренировки крепко. Впрочем, солдаты всегда крепко спят. Если их не будят.
И вот наступил этот яркий, незабываемый для меня день. Было тепло, по ленинградским понятиям даже жарко. Уже в столовой рано утром, где спортсмены съели по тарелке рисовой каши, по хорошему куску мяса и по два стакана сметаны, было душно. А когда прибыли на стадион, я понял, зачем на всех ходоках были шапочки, белые матросские беретки и даже простые платочки с узелками по углам. Солнце поднималось вверх, а старт был назначен на 12.00. Пришлось себе перед разминкой тоже соорудить шапочку из белого носового платка.
— Чтоб темечко не напекло? Правильно! — крикнул вчерашний рыжий весельчак. Он сидел на траве и делал какие-то немыслимые наклоны к широко расставленным ногам. На голове у него вместо будничной пилотки была роскошная голубая «яхтсменка» с большим пластмассовым козырьком. «Вот как одеваются «зубры», — думал я, основательно разминаясь по своей уже опробованной системе.
Раздалась команда «Приготовиться!», и ходоки, сняв тренировочные костюмы, подошли к линии старта. Стройные, худощавые ребята в аккуратно пригнанных трусах и майках — всего человек двадцать — переминались с ноги на ногу, взмахивали руками и подпрыгивали, как будто собирались взлететь. Я, глядя на них, тоже заразился волнением и начал махать и подпрыгивать, а когда остановился, то на левом бедре у меня мелко-мелко дрожал мускул — настоящая предстартовая лихорадка. Я даже загордился.
— Внимание! — Помощник судьи-стартера, выстроив ходоков в две шеренги, покрикивал наиболее ретивым: — За линию, за линию! Не выходить за линию старта!
Я хоть и помнил, что впереди бесконечные десять тысяч метров, тоже теснился вперед, чтобы выиграть несколько ничтожных сантиметров.
Выстрел! Старт! Теперь только вперед! Хоп, хоп, хоп! Десятком очень быстрых, размашистых шагов я лихо сделал рывок и вышел к самой бровке, видя впереди себя только аккуратный и, как мне показалось, заостренный затылок «индейца» Скрипкина. Как легко идти! Как несет дорожка! Вперед, вперед! Хоп, хоп, хоп! Вот такие приятные мысли теснились в моей неопытной и потому легкомысленной голове. И более того — наддам еще, пойду первым!
Я попытался еще увеличить скорость и обойти
Скрипкина. Даже поравнялся с ним и увидел его иронический взгляд: мол, дерзаешь? Ну-ну…
— Эй, малый, — закричали на трибунах, — на мировой рекорд замахнулся? Смотри, нога отстегнется!
Этот крик немного охладил меня, и я пропустил лидера вперед, «И чего они меня так осадили? Идется-то легко! Ну, ладно, — решил я через сто метров, — буду идти вторым, тоже для начала неплохо!» Хоп, хоп, хоп! Вот уже и первый круг кончается. Интересно, что крикнет Сапрыкин — как я прошел!
— Минута пятьдесят две! Плюс двадцать шесть! Полегче, Юркин!
«Вот это да! Ничего себе я поднажал!» — дорожка так и бежит под ногами.
— Осталось двадцать четыре круга, — раздался скрипучий и равнодушный голос судьи- счетчика.
«Действительно, что это я разогнался? Впереди девять километров и шестьсот метров, надо силы как-то рассчитывать…» И пошел я не только медленнее, но и более расчетливо — в момент сгибания ноги старался мгновенно расслабить бедро и стопу. Походка сделалась более легкой. Но Скрипкин за это время ушел метров на десять.
— Минута пятьдесят восемь! Плюс двадцать!
— А-а-сталось двадцать три!
«И зачем он так тянет — «а-а-сталось»? Нарочно? Так, подсчитаем. Двадцать шесть и двадцать. Значит, имеем в запасе сорок шесть секунд. Неплохо!
Вдруг сзади — сбоку — чук-чук-чук. Часто так и настойчиво. Я покосился вправо: а, это рыжий ходок чукается. Частит как пулемет, чуть ли не бежит.
Соперник поравнялся со мной и попытался обогнать, но я почему-то расценил это как дерзость и ужасно разозлился. Шутил-шутил, а теперь обгоняет! Ишь, какой нашелся! И я прибавил ходу — хоп, хоп, хоп!
— Руками, руками энергичней! — крикнул кто- то с трибуны. Неизвестно, кому был адресован этот совет. Но я его воспринял и, чтобы увеличить амплитуду, стал посылать локоть по дуге — вначале вниз, а потом уже назад. Скорость действительно увеличилась, и рыжий чуть-чуть отстал. Благодаря такому сопернику третий круг был пройден за минуту пятьдесят пять, и запас вырос почти до семидесяти секунд. Как будто все хорошо. Но… вдруг что-то изменилось: дорожка перестала стелиться под ногами скатертью и сделалась вязкой и сыпучей, воздух наполнился мелкими иголочками, коловшими изнутри всю грудь и мешавшими легко и свободно вздохнуть, солнце горячими длинными лучами сошлось на моей стриженой макушке и пробивало самодельную шапочку-платочек.
Четвертый круг прошел всего за две пятнадцать и добавил в «копилку» всего три секундочки. На пятом круге дышать стало еще труднее и, что еще неприятнее, появилась боль в правом боку. На тренировках иногда чуть побаливал бок — «печенка», как говорили опытные люди, но боль была так себе. Туповатая, вполне терпимая и при снижении скорости быстро проходила. А тут — не то! Сначала чуть-чуть, а потом вовсе разболелось. Кто-то неведомый тупым тесаком буравил мне изнутри весь бок в ритме шагов — ах, ах, ах!
Хотелось схватить этот бок руками, сжать его и замереть хоть ненадолго. Спасаясь от боли, я старался меньше раскачивать туловище, и действительно стало чуть легче, правда, самую малость.
— Терпи, солдат, маршалом будешь! Не поддавайся! — как-то приглушенно, из-за стены боли услышал я и, дернув головой, увидел, что это, сложив ладони рупором, мне кричит капитан Сапрыкин.
— Скоро станет полегче! — понесся мне вслед сапрыкинский голос. «С чего это вдруг станет легче? Не с чего… Мало еще я тренирован… а может быть, это и есть знаменитая «мертвая точка» и откроется какое-то там «второе дыхание?»
— Две двадцать пять! Минус семь!
— А-а-сталось восемнадцать кругов…
Рыжий ходок давно обошел меня, и его оранжевая, пламенеющая на солнце шея моталась где-то впереди в ста метрах. Ему тоже было нелегко (когда я входил в вираж, то видел, как на противоположной стороне на выходе из поворота «рыжий» напряженно дергал головой, как будто клевал). «Как петух», — пришло мне в голову. Сразу стало смешно и… легче идти. Меня обошли еще несколько человек, но я уже за ними не гнался, а искал свой собственный, доступный темп.
— Две двадцать! Минус две!
«Это уже лучше. Еще чуть-чуть прибавить, самую малость, и так держаться! При наличии запаса, который «подтаял» совсем немножко, должно получиться неплохо — может быть, даже меньше пятидесяти минут. Ну-ну, не будем загадывать…»
