За стеной был бассейн. Нет, не тот, что сосед по дому Виктор сделал для своей бани и куда Денис ни разу даже не залез. Это был большой теплый каплевидный водоем с противотоком, джакузи, ступеньками, теплыми полами и огромными мягкими лежанками. Все для отдыха.
Можно было только догадываться, как следует уставать, чтобы потом так отдыхать. Четыре спальных отсека при бассейне лучше было даже не принимать во внимание, потому что тогда пришлось бы еще описывать нежнейшие шелковые простыни, невероятной красоты светильники и прочую неотъемлемую утварь кабинета.
Денис, казалось, даже не замечал, что в семье что-то изменилось. Он динамично продолжал свое внедрение в лоно церкви. Все больше замыкаясь в себе, подавляя внутреннее сопротивление, он старался молчать и не обращать на жену никакого внимания. Ему надоело внушать, что в жизни есть только одна правда, что пора обратиться к вере, что греховный образ жизни до добра не доведет. Ему также надоело уговаривать ее каждый раз поехать в церковь на причастие.
Терпение не было его добродетелью, и, когда однажды Дэн обнаружил в духовке пятьдесят четыре засушенные просвирки, оно лопнуло.
– Как ты могла, сука ты конченая?! – так прозвучало начало укоризненной речи; по сравнению с последующими выражениями это была просто нежная колыбельная. Некоторых слов, которые употребил муж, Ира не слышала никогда в жизни, но почему-то сразу поняла их лексическое значение.
Когда разгневанный праведник закончил свое внушение – так же резко, как и начал, – он пошел в свою молельную комнату и не выходил из нее до следующего утра. Ванечка в момент ругани не испугался, даже заинтересовался. Он уже начинал понимать, в чем причина скандалов, и в принципе был на папиной стороне, иначе могло достаться на орехи. Поэтому он просто спрятался в свою комнату, а потом няня и вовсе суетливо увела его на прогулку.
С той поры в доме как будто появился баллон с нитроглицерином. Все ходили неслышно и разговаривали вполголоса. Денис, впрочем, был доволен. Он принял это за послушание.
Иногда Ира с Денисом по-прежнему появлялись в компаниях друзей, правда, все замечали, что Дэн «немного изменился». Особо интеллигентные робко интересовались, все ли в порядке (имея в виду, что, может, кто-то умер), а те, кто попроще, высказывали опасение, что у бедняги поехала крыша. Когда Денис садился на любимого конька и начинал учить всех жизни, никто не осмеливался ему возразить, а если находились спорщики, то очень быстро теряли энтузиазм перед непоколебимостью добродетельного прихожанина.
Постепенно верным спутником Дениса по церковным делам стал сынок. Он уже натренировался и мог подолгу без устали стоять во время службы, слушать пения, молиться, исповедоваться и поститься. Да и пора уже было научиться, ведь через пару лет пора в школу…
Несмотря на охлаждение и без того не слишком теплых отношений, Ира не оставляла надежды с помощью мужа и накопленных ею самой небольших денег перевезти своих пожилых родителей поближе. Не обязательно даже в центр города, можно и в пригород: купить им недорогую квартиру в обыкновенном доме – она знала, что Денису это по силам. Но в ответ на ее просьбы тот всегда произносил одно или два слова, в зависимости от настроения. В общем, если перевести длинный вариант с принятого в семье сленга на простой русский, получилось бы «НЕТ ИМ!» или «НЕТ ТЕБЕ!». Есть еще третий вариант перевода, безотносительный, с использованием оригинального слова в родительном падеже он звучит как «НИ…Я!». Зато коротко и ясно. При самом плохом раскладе звучало безнадежное слово из трех букв в именительном падеже безо всяких прикрас. Понятно было, что диалога не получается. Может быть, суперизобретательный участник беседы и придумал бы пару вопросов типа: «Кому, где или зачем поискать этот самый трехбуквенный символ власти и могущества…» – но Ира не видела смысла в поддержании беседы на эту тему.
В мае Ира обыкновенно отвозила Ванечку к своим родителям погостить. В том году она решила провести некоторое время на родине сама. Хотелось немного отдохнуть от постоянного напряга и подумать, как жить дальше. Опять же в родном городе ей было позволительно одеться так, как хочет, и сделать полный make-up. («Ш-ш-шалава!» – с укором проронил бы Денис сквозь зубы, увидев ее в юбке выше колен и макияже.) Кроме того, она мечтала хоть ненадолго почувствовать себя маленькой, полежать у мамы на коленях, послушать, как папин хриплый голос с затаенной нежностью спросит: «Ну, как ты, доча?» Только бы не разрыдаться, только не при них. Они ведь думают, что их малышке Иринке сказочно повезло, так и должно было случиться, ведь лучше ее нет и не было никого на всем белом свете, разве что Ванечка…
Ванечка любил бывать у бабушки. Он не знал там никаких ограничений и даже забывал о Боге. Конечно, молился перед сном и едой, но по сокращенному варианту.
Родители сами были верующими, но по-современному, без постов и молебнов перед сном. Зато на Пасху они красили яйца и пекли куличи, угощая всех соседей и друзей, и, кроме того, просто были добрыми людьми.
Мать с отцом очень обрадовались приезду внука. Мать чувствовала, что у Ирочки не все ладно, но привыкла не задавать лишних вопросов, потому что была женщиной простой и разумной. Для нее в жизни не существовало компромиссов. Все было просто и понятно.
– Психологические проблемы выдумали те, кому делать нечего. Человек, покуда у него есть голова, руки и ноги, в состоянии прокормить себя и своих детей, а также одеть и выучить. Все остальное – это потеха или обман, третьего не дано, – считала мама. – В жизни есть только два горя – это потеря ребенка и потеря матери. И то смерть родителей – явление закономерное, с ним нужно смириться еще в детстве. Все остальное – ерунда! Солнце одно, земля одна, законы придумали такие же люди, как мы. Они тоже ходят в туалет и, заметим, тужатся, сидя на унитазе. – В своем восприятии окружающего мира Елена Максимовна была настолько земной и стабильной, что проблемных людей тянуло к ней как магнитом.
Несмотря на несколько упрощенное выражение мыслей, мама была по большому счету права. Во всяком случае, это был единственный человек, который мог вселить в Ирину уверенность в завтрашнем дне. Случались, конечно, моменты, которые выводили из себя. Иной раз мамина простота, по ее мнению, граничила с тупостью, уверенность – с бараньей упертостью, а экономия – с жадностью. Но все это прощалось, потому что уже давно наступил период, когда дети обязаны родителям.
Для Иры, по ее собственной теории, взаимоотношения с родителями разделялись на два периода: первый – когда родители должны детям, то есть от младенчества и до приобретения самостоятельного статуса. И второй – когда дети должны родителям. Естественно, речь идет не только и не столько о материальных благах. В среднем по этой теории получалось, что и те и другие отдают друг другу долги по двадцать пять – тридцать лет, что справедливо.
Иру уже давно не раздражали расспросы матери о семейной жизни, потому что она внезапно поняла, что ее трогают не сами вопросы, а то, что ей приходится вслух высказывать несимпатичные вещи о себе самой.
Единственное, в чем Ирина не находила поддержки у матери, была ее семейная ситуация. Маманя, конечно, считала, что нормальные люди женятся и выходят замуж по одному разу.
