Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
– Боялся он их, тетя Лиза?
– Большевиков-то? Кто же их, сволочей, не боялся?
* * *
Пьяный Савелий в расстегнутой гимнастерке шумно дышал ей в лицо перегаром. Руки его пахли мочой.
– Ну, Лизавет Антонна! Тирли, тирли, солдатирли, али, брави, компаньон! Ротик пожалте!
Мокрые губы впились в ее шею. Она яростно отбивалась, изо всех сил молотила кулаками по мясистому, в колючей шерсти, мокрогубому лицу.
– А я не просто так, не задаром! – бормотал Савелий, шаря табачными ладонями по ее груди. – Я с подарочком! Слышь, девка, я с подарочком! За один разик, с подарочком!
– Пусти, – пискнула она, – Николай Васильевичу скажу, слышишь?
– Ну напужала! – зарычал Савелий и икнул от хохота. – Обоссусь со страху! Да мне стоит словечко шепнуть, и нет твоего Васильича! Знаешь, за кем ноне власть-то?
Она поняла, что теряет сознание. К горлу подступила рвота, ноги задрожали. Тогда она жалобно прошептала «Лида», и тут же в распахнутой двери спальни выросла сама Лида, в огромном халате Николая Васильевича, с серым платком на плечах, в рыже-каштановом золоте незаплетенных волос, огненно-румяная, как всегда по вечерам, когда у нее поднималась температура.
Лида набросилась на Савелия так, будто никогда не болела, не лежала два месяца в постели, не шаталась от слабости.
– Я тебя убью, негодяй, – задыхаясь, вскрикивала она, изо всех сил колошматя Савелия по голове и плечам (он еле успевал отбиваться), – убью, и все! Лиза, я его убью!
В четыре жалких, худеньких, побелевших от напряжения кулачка они осыпали его градом ударов, и пьяное мокрогубое существо в расстегнутой гимнастерке, дико пахнущее мочой и перегаром, отступало назад, заслонялось руками, чертыхалось…
– Будешь знать, будешь знать, скотина, как до нас дотрагиваться! – задыхаясь, бормотала Лида, наступая обеими ногами на свалившийся серый платок. – Я тебе глаза выцарапаю, вот, как бог свят, выцарапаю!
Савелий, отругиваясь, уполз в кабинет Николая Васильевича, нынешнюю свою комнату, и запер дверь.
Красные, потные, растрепанные, они сели на бархатную скамеечку в спальне и расхохотались. Они хохотали до слез, истерически, со стоном и всхлипами, затихали на секунду, но, встретясь глазами, тут же снова взрывались хохотом. В таком виде и застал их пришедший из госпиталя Николай Васильевич. Лиза подпрыгнула и повисла на его шее.
– Колечка! Что я тебе расскажу!
– Да вы одурели обе, – сурово сказал Николай Васильевич, топая ботинками, чтобы согреться, – что случилось?
– А то! А то! – звонко кричала Лиза. – Мы с Лидкой избили Савелия!
Николай Васильевич вытаращил глаза и – как был в шубе и шапке – опустился на разобранную Лидину постель.
– Избили! – захлебывалась Лиза. – В кровь! Всего! К чертовой матери! Засранца поганого! Говнюка! Мерзавца! Мать его… Рас-так-так!
Она зажала рот обеими руками и оглянулась на Лиду. Лида плакала от смеха.
– А-а, – задумчиво сказал Николай Васильевич, – грамоте тебя твои ученицы обучили. Прогресс в действии…
– Не буду, не буду, – замахала руками Лиза, – я редко ругаюсь! Но сейчас, Колечка, сейчас мне сам бог велел! Ты погоди, ты послушай: прихожу я домой, и тут этот говнюк ко мне, сволочь эта! Как схватит обеими руками! Они у него хуже клещей! И ну целовать! – Она передернулась от отвращения. – Я отбиваюсь как могу, царапаюсь, но разве мне одной с ним справиться! Тогда Лидка… Вылетела из спальни. Как эту богиню звали, возмездия? Вот точь-в-точь! Как давай его лупить! А я с другой стороны! Ругаемся на него последними словами! – Она округлила глаза и опять зажала себе рот. – И бьем его, бьем! Избиваем! Заперся от нас в твоем кабинете, носу не показывает!
* * *
– Умирать буду, Аня, а не забуду этого вечера, – говорит она и вновь прикуривает, щурится от дыма. – Лидка тогда словно воскресла, ни разу не кашлянула. Коля изюму принес, рассказал нам, откуда у него этот изюм. Как сейчас помню! Позвали его к какому-то. Ну к чекисту, к кому же еще? Теща у того в тифу. Коля ее осматривает, а она бредит, с мужем покойным разговаривает: «Ты, – говорит, – Ваня, сам лучше в большевики запишись, по своей воле, а то они тебя силком запишут! Они хитрые!» Но за визит, конечно, доктору заплатили. Изюму дали, хлеба серого и – мы глазам не поверили! – меду! Коля сварил желудевого кофе, я оладьев нажарила, пир горой! И главное – Лида ни разу не кашлянула!
…В середине ночи она проснулась. Николай Васильевич ровно дышал рядом. Она вскочила, босиком подошла к окну, отогнула занавеску. Снег перестал, все вокруг было ярко-белым. Она подняла глаза и увидела опухшее желтое лицо, изрытое оспинами, в простом бабьем платке. Лицо плыло по невысокому небу, мягко перебирая губами, словно пытаясь что-то сказать на прощанье. Лида прижала лоб к стеклу и изо всех сил всмотрелась. Луну быстро несло в сторону, шепот ее не был слышен, но видно было отчаянье разлуки, тоска наступающей темноты, закатившиеся глаза. Черная туча, тряся маленькой отваливающейся головой, подползла к ней сбоку, и луна покорно, торопливо поднырнула под нее. Все погасло на земле, исчез снег.
– Николка! – простонала Лида и тут же то, от чего она проснулась, пришло к ней.
Во сне она потеряла Николку. Только что он был у нее на руках, она несла его – сонного и горячего – через осенний лес, где пахло прелой листвой, и тяжесть маленького тела наполняла все ее существо радостным теплом. Вдруг она почувствовала резкую боль в правой ноге и от неожиданности села на траву. Положив спящего Николку рядом с собой, она приподняла подол и увидела, что правой ноги больше нет. Вместо нее болталось что-то липкое, черное, бесформенное, из чего медленно капала густая, тоже черная, кровь. Она опустила подол, пряча этот ужас от самой себя, и хотела опять взять Николку на руки, но его не было рядом. Тогда она догадалась, что спит, и сделала усилие проснуться. Ей показалось, что она действительно проснулась, лежит на своей кровати, в комнате трещит печка, и Николка – живой и здоровый – сидит на синей скамеечке, уставившись на нее внимательными глазами Николая Васильевича.
– Ну слава богу, – прошептала она и обернулась на стук хлопнувшей двери.
Когда же через секунду она вновь повернула голову, на синей скамеечке вместо Николки лежала змея, которая корчилась и раздувалась, как пузырь. У Лиды потемнело в глазах: она поняла, что змея раздувается потому, что проглотила ее сына.
Кошмар оборвался.
Густая тьма была вокруг. Даже ровное дыхание спящего Николая Васильевича не приносило облегчения. Она знала, что каждый человек и во сне и наяву живет сам по себе, и нет такой силы, которая спасала бы душу от одиночества. Но во тьме, в пустоте, в ослепшем аду, у нее, Лиды, была одна слабая надежда – сын. Любимое кудрявое существо, вышедшее из ее собственного нутра. Оно принадлежало ей, сосало когда-то ее молоко и засыпало на ее руках.
Но вот уже два месяца, как Николай Васильевич переселил Николку к теткам и не собирался забирать его, пока Лида не поправится.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
