Ура. Хоть что-то. Одно достойное изображение, один положительный итог этой войны: картина свержения статуи Саддама. Но даже это сделано плохо: суетливо, явно постановочно, ненатурально, небрежно. Сначала видно, как жуткий истукан накреняется, а потом монтажная склейка – и в следующем кадре памятник уже опутан более массивными цепями, за которые тянут не сами местные жители, а бронемашина американской армии. Памятник падает, но не отделяется от бетонного постамента, который намертво удерживают два больших металлических штыря. Только после водружения американского флага до кого-то доходит, что это может быть истолковано неверно – на самом-то деле, вернее некуда, – и на его место устанавливают иракский.
Такие дела; когда нам выгодно, мы поддерживаем этого подонка, вооружаем его, чтобы он мог развязать войну против иранских фундаменталистов, продаем ему химическое оружие, чтобы он убивал курдов прямо в их жилищах, даже не устраиваем лишних сцен, когда этот сукин сын запускает ракету в наш корабль, а потом отвешиваем ему хорошую оплеуху за вторжение в чужую страну; в этом, собственно, и заключается наша работа: провоцируем народ на восстание, спохватываемся, как бы Иран от этого не выиграл, бросаем восставших на произвол судьбы и преспокойно наблюдаем за их поражением; затем вводим санкции сроком на десять лет, которые хотя бы на полмиллиона уменьшат население «тюрбанников», а под конец решаем, что пришло время отомстить папочке, наложить лапу на вторые по величине запасы нефти и показать всему миру, кто в доме хозяин. И все это – на благо иракского народа: бог свидетель, должны же эти люди научиться думать о себе, в конце-то концов?
Да, и, конечно, до сих пор не найдено никакого оружия массового поражения – ни использованного, ни готового, ни в процессе производства, ни даже на хранении в каком-нибудь пыльном бункере посреди пустыни.
Еще один прекрасный погожий день, солнце танцует бликами на поверхности реки Форт и вспыхивает на огромных красных трубах моста, небо чистейшей голубизны. Я качаю головой, пока мы укладываем вещи в багажник:
– У нас как на юге Калифорнии. Хорошая погода уже почти наскучила.
Мимо проходит Айлин с сумками и смеется:
– Ты что, с ума сошел?
– Это не из твоей головы выпало? – спрашивает Лэс.[37]
Лэс и Айлин – солнцепоклонники, идеальный год, в их понимании, включает три поездки в очень жаркие места – на Канары, в Португалию, Грецию или Египет, плюс очень жаркое (по шотландским меркам) лето в Гленфи́ннане (Glenfinnan). При том что Макфарланы – люди привычные, сейчас даже они едва терпят. Мы иногда ездим с ними в отпуск за границу, но я каждый раз изнываю от жары: обгораю, обливаюсь потом, с головы до ног обмазываюсь солнцезащитным кремом с фактором защиты, как у алюминиевой фольги, и даже в бассейне не снимаю широкополую шляпу. А Макфарланам хоть бы что.
Моей вины здесь нет, просто я человек северных широт. Как только столбик термометра поднимается выше шестнадцати градусов, мне кажется, что настала аномальная жара. Когда остальные, продрогнув, дышат на пальцы, притопывают ногами и натягивают очередной слой теплой одежды, я хожу в футболке или в рубашке без пиджака, потираю руки и заявляю, что погодка – «самое то». Лэс, в свою очередь, старается загореть еще до отпуска, и я могу подтвердить, что его не раз принимали за грека. В Греции. Сами греки. Нельзя сказать, чтобы такое часто случалось с белокожими уроженцами Гринока, живущими в Лохáбере (Lochaber).
Мы вновь направляемся на север мимо Бри́хена (Brechin). Именно здесь раньше выпускали «Гленкáдам» (Glencadam), неподалеку от стадиона футбольного клуба «Брихен-Сити». Виски пятнадцатилетней выдержки, который я приобрел, имеет довольно свежий вкус и слегка напоминает жирное молоко с клубникой; интересно, но не особо вдохновляет. В Монтрозе мы оказываемся на побережье, рядом с маленьким забавным аквапарком на эспланаде. Я уверен, что вижу солитон[38].
Аквапарк входит в зону отдыха с горками, лесенками и всем прочим, но такие штуки можно найти где угодно; меня же привлекла сеть расположенных под небольшим наклоном соединяющихся бетонированных канальчиков с маленькими кранами, воротцами и фонтанами с управлением. Для закоренелого дамбостроителя вроде меня это почти рай, только чуть ограниченный. По каналам шлепает с десяток малышей, которые толкают воротца в разные стороны, включают и выключают краны и переносят ведерками воду из одного канала в другой, а двое мальчишек постарше, лет восьми-девяти, уже промокшие насквозь, скачут в мелкой воде, пляшут на фонтанах и брызгаются. От этого зрелища всех нас пробирает холод. Светит солнце, но с Северного моря дует легкий ветер, и даже я рад, что перед выходом из машины надел куртку. И все-таки отличное место, в твоем распоряжении – система запруд и каналов, какую самим копать бы и копать не один день, а тут все тебе готово, зацементировано, подведена проточная вода. Тот, кто разработал эту площадку, – гений, думаю я и тут же замечаю солитон, от чего прихожу в восторг, потому что вижу его впервые.
Солитон – это одиночная волна, которая движется по каналу, преодолевая большие расстояния и теряя при этом очень мало энергии. Ее движение зависит от ширины и глубины канала, а также длины и высоты самой волны; если достигается определенное соотношение этих параметров и устанавливается подобие гармонии, которая и порождает солитон, то он будет долгое время спокойно двигаться по каналу. Впервые солитоны были замечены в голландских каналах, где они могли преодолевать несколько километров. Сейчас этот миниатюрный пример (при условии, что я не заблуждаюсь и это именно он) в конце концов разбивается об отмель в дальнем конце одного из маленьких бетонных каналов, пройдя метров десять, но пока это зрелище длится, оно прекрасно.
Я кричу «Вуху!», как обычно делают люди определенного возраста, которые насмотрелись сериалов «Симпсоны» и «Саус-Парк».
Остальные смотрят на меня как на чокнутого, но ничего, мне не привыкать.
Через Сент-Сáйрус (St Cyrus) – в Фохáберс (Fochabers); отменный обед в гостинице «Рэмзи Армз», сразу за внушительной аркой городских ворот. Фотографирую вискикурню «Фéттеркерн» (Fettercairn). Здешний виски – еще один из тех, что меня, пользуясь выражением Джона Пила[39], «недовпечатляет», хотя имеет своих почитателей и успешно используется в составе блендов «Уайт» (Whyte) и «Макки́» (Mackey). Возможно, мое отношение как-то связано со словом «старый». Этот скотч рекламируется как «Старый Феттеркерн», и почему-то первое слово действует мне на нервы. В каком смысле старый? Ну в самом-то деле, и так ясно, что содержимое бутылки произведено не на прошлой неделе! Чаще всего этот виски встречается десятилетней выдержки – не такой уж и старый. Сама вискикурня была основана в 1824 году – тоже не слишком большая древность: множество дистиллерий было открыто за столетие до этой, и значительное их число действует по сей день… что ж тут такого старого? Ну да ладно, могло быть и хуже. Наверное. Могли назвать в псевдо-ранне-новоанглийском стиле – Ye Olde Fettercairn или еще как-нибудь в том же духе.
