— Напомните, по какому вы делу? — попросила хозяйка.
— По поводу Клементины.
— Ах, верно. Мы так ее любили, — сказала старушка, вынимая из кармана халата тряпочку. — Она сильно постарела, и мы понимали, что рано или поздно она умрет, но все равно, когда это случается, переживаешь такое потрясение. Я до сих пор не могу поверить, что ее больше нет. До сих пор кажется, будто она входит в эти двери и садится там, где сидите сейчас вы. Мы похоронили ее в саду за домом. Сад был таким важным местом в ее жизни. Она вечно там пропадала, прогуливалась среди розовых кустов.
— Понимаю, — отозвалась Геба Джонс, все еще держа чашку.
— Муж считает, ее выкопала какая-нибудь из городских лисиц. Пришла на запах.
— Запах?
— Ну, тела ведь разлагаются? Я говорила мужу, чтобы не брал картонную коробку, но он настоял на своем. Я говорила, что Клементина заслуживает лучшего, а он заявил, что я чересчур сентиментальна. Поэтому я просто написала ее имя, чтобы хоть как-то почтить ее память, — сказала миссис Перкинс, дергая ниточку, которая торчала из подлокотника кресла. — Когда мы обнаружили, что кто-то выкопал ее, мы были безутешны. Не все способны понять нас. Мы думали, она найдется где-нибудь в саду у соседей, но вы говорите, она попала в метро. Как-то это странно. Наверняка здесь не обошлось без тех типов, что живут рядом с нами. Они никогда ее не любили. Она постоянно пи`сала им под новую теплицу. Но кошке ведь не объяснишь, — сказала она, наконец-то откусывая кусочки печенья с ванильным кремом.
Убедившись, что рабочие расставили все таблички, сообщавшие об открытии королевского зверинца, Бальтазар Джонс направился в башню Девелин. Он застал бородатую свинью в момент непередаваемого восторга, когда та, закрыв глаза и задрав к небесам волосатую морду, почесывала мясистый бок об угол каменного камина. Бифитер сел на солому, привалившись спиной к закругленной стене и вытянув ноги перед собой. Завидев смотрителя, свинья толкнула помятый грейпфрут, который выкатился в другой конец комнаты, и засеменила вдогонку. Перехватив его, свинья поглядела на человека с куда менее впечатляющей растительностью на щеках. Тот никак не реагировал. Снова толкнув грейпфрут носом, свинья галопом помчалась за ним, и кисточка на хвосте затрепетала над толстенькими ягодицами, словно флажок. Она снова посмотрела на бифитера, уставившегося перед собой пустыми глазами, однако не встретила в нем никакого сочувствия. Свинья медленно прошлась по соломе и легла рядом с человеком, прижавшись спиной к его ноге.
Не замечая, как влага пропитывает его камзол, Бальтазар Джонс снова и снова задавался вопросом, где ночевала его жена, и надеялся, что ей не было холодно без ночной рубашки. Внезапно он сам похолодел, представив, как она согревается в чьих-то чужих объятиях. Он взял клок соломы и принялся теребить его, вспоминая тот день, много-много лет назад, когда она пообещала принадлежать только ему.
Через два года после первого знакомства Бальтазар Джонс пригласил Гебу Грамматикос на Хэмстедские пруды с единственной целью посмотреть на нее в ее красном бикини. Когда они пришли, она тут же улеглась на бережку в новеньком купальном костюме, и волосы легли вокруг ее головы на траву темным нимбом. Когда он попытался уговорить ее искупаться, она заявила, что вода слишком холодная. Однако в тот год стояла аномальная жара, какой не бывало за всю историю наблюдений — из-за этой жары даже уволили синоптика, предсказывавшего дождливое лето. Не желая слушать никакие отговорки, Бальтазар Джонс в итоге убедил ее войти в освежающие воды пруда. И только когда молоденький солдат отошел, чтобы взять фотоаппарат, и развернулся к ней, стоя на берегу, он догадался, что его возлюбленная, вероятно, не умеет плавать. Он наблюдал, как она беззвучно уходит под мутную воду в тени нависающих над прудом дубов. Через несколько секунд она появилась над водой, и ее волосы расплылись по поверхности пруда, словно масляная пленка.
Когда она тут же снова ушла под воду, он ринулся к ней, в отчаянии простирая руки. Не сумев нащупать тело, он вдохнул поглубже и нырнул, однако ничего не увидел в мутной воде. Но отчаяние обострило его зрение, и он разглядел на поверхности пруда вдалеке завиток темных волос. Вцепившись в тело, скользкое, словно угорь, он потащил ее на берег. Бальтазар Джонс обнимал возлюбленную, у которой закатывались глаза, и он попросил ее руки, потому что для него лучше было стать женихом умирающей Гебы Грамматикос, чем мужем любой живой женщины.
Когда она наконец-то пришла в себя в больнице, с обрывком водоросли во рту, медперсонал поздравил ее не только с благополучным спасением, но и с помолвкой. В те знойные дни и ночи, забываясь в объятиях друг друга, они часто вспоминали о том, как было сделано предложение, получившееся куда более романтичным, чем когда-либо представлялось Бальтазару Джонсу. Геба Джонс сожалела лишь о том, что не помнит, как он просил ее руки, потому что не помнила вообще ничего, начиная с того момента, когда ушла под воду в надежде, что умение плавать внезапно снизойдет на нее, словно благодать. Каждый раз, когда она спрашивала Бальтазара Джонса, что сказала ему в ответ, он в точности цитировал ее слова, пронизанные греческим мистицизмом ее предков: «Лучше привязать своего осла, чем потом бегать его искать».
Из воспоминаний бифитера неожиданно выдернул храп задремавшей бородатой свиньи. Осторожно поднявшись, чтобы не потревожить животное, он поглядел на часы, отряхнулся и поспешил на встречу с посланником из дворца, пока не открылся зверинец.
Когда он распахнул дверь таверны «Джин и дыба», то увидел Освина Филдинга, который уже сидел за столом под вставленным в рамку автографом Рудольфа Гесса. Бальтазар Джонс подошел к хозяйке таверны и попросил апельсиновый сок, хотя ему очень хотелось пива. Он пронес стакан мимо столов, занятых многочисленными бифитерами, пришедшими сюда в обеденный перерыв, и сел напротив придворного.
— Мне жаль, что от вас ушла жена, — сказал Освин Филдинг.
Бальтазар Джонс посмотрел на него.
— А вы-то откуда знаете? — спросил он.
— Кто-то сказал. Сочувствую. Моя жена ушла от меня несколько лет назад. С этим трудно смириться.
Мужчины уставились в свои стаканы.
— Ладно, — проговорил наконец королевский конюший. — Перейдем к делу. К открытию все готово?
— Да, — ответил бифитер. — О пингвинах что-нибудь известно?
— К сожалению, нет. По счастью, с аргентинским посольством никто не связывался, так что они, вероятно, не в курсе. Понадеемся, что так будет и впредь. Зато нам позвонили из офиса президента Бразилии. Это он, если вы помните, подарил королеве мармозеток Жоффруа. И представитель президента хотел знать, почему на всех фотографиях с вами, обошедших, как он особенно подчеркнул, весь мир, они сверкают гениталиями.
Бифитер отвел глаза.
— Очевидно, так они поступают, когда чувствуют какую-то опасность, — пробормотал он.
Конюший нахмурился.
— Правда? — сказал он. — Я не знал. Так что ответил ему, что, вероятно, их возбудила ваша униформа.
