«Человеку не нужно ни больше, ни меньше...» — говаривал он обычно, когда, перед тем как заснуть, еще раз прокручивал все каналы, чтобы сравнить, что и где показывают.
И все-таки особняком, на первом месте, стояли документальные передачи и путешествия, то есть так называемые научно-популярные программы. Возможно, поэтому у себя на работе Исайлович считался человеком не только хорошо информированным, но и умным. О чем бы ни заходил разговор, ему всегда было что сказать. Пускай немного, одну-две фразы, ведь ровно настолько он и углублялся в ту или иную телевизионную тему, но все, что он говорил, было не только всегда «по делу», но чаще всего оказывалось совершенно неизвестно другим. Юбилей, историческая дата, экзотическая специя, на сколько сантиметров в год тают ледники, есть ли жизнь после жизни, химическая формула новейшей добавки к продуктам питания, обычаи какого-нибудь дикого племени, скандалы в высшем обществе, количество убитых или умерших от голода за одну минуту нашей жизни, технические новинки в катерах последнего поколения, причина исчезновения отдельных видов птиц... Что угодно, обо всем Исайлович хоть что-нибудь да мог сообщить. В конце концов он и самого себя убедил, что знает все и обо всем. Так что телевидение обеспечивало ему ощущение собственной значимости. Хотя, неизвестно почему, он не упускал случая с гадливостью бросить: «Телевизор? Да я его вообще не включаю!»
Прошел уже целый час, как кабельная сеть перестала работать, и Исайлович серьезно забеспокоился, а чем он будет удивлять сослуживцев в понедельник, за утренним кофе в бухгалтерии.
— Сколько же я всего пропустил? Просто представить невозможно, это невосполнимая потеря! — пожаловался он самому себе вслух, в этот вечер впервые расслышав в звуке собственного голоса, прозвучавшего в пустой квартире на высоком первом этаже, нотку отчаяния.
Звук
Нотку? Отчаяния? И тут Исайлович вдруг обратил внимание на звуки. Уровень громкости в его телевизоре был ровно таким, чтобы перекрывать все остальные звуки. Теперь он услышал, и это его очень обозлило, что из всех соседних квартир доносилось клокотание чужих телевизоров. Именно так, их звук был похож на клокотание. Как будто кто-то долго, очень долго, старательно полощет горло. Исайловича опять бросило в пот от ярости, он еще так-сяк мог смириться с тем, что сигнала нет ни у кого, но теперь, когда он понял, что это произошло только с ним, что все остальные беспрепятственно наслаждаются множеством программ, он просто взбеленился. Ох, как бы он сейчас обрушился на любого представителя этой кабельной сети, но была суббота, там нет даже дежурного, чтобы принять заявку, придется ждать понедельника, чтобы сказать им, что он думает об их деловых качествах.
Да, другие телевизоры работали, он ясно слышал и разнузданные музыкальные номера, и острую полемику политиков, и шумные спортивные трансляции, и патетические реплики из фильмов на всех языках мира... Если напрячься, если сконцентрироваться, можно было бы выделить из всего этого гвалта только один канал и следить за ним, хотя бы без изображения. Но это не то. Не одно и то же. И не потому, что пришлось бы довольствоваться лишь звуком. А потому, что в таком случае он зависел бы от чужой воли. Он не мог распоряжаться чужими пультами, а это значит, он не мог распоряжаться и своей судьбой. А к этому он уже привык.
Поэтому Исайлович сделал нечто прямо противоположное — он попытался пренебречь чужими телевизорами, попытался не обращать внимания на засилье чужой техники... Это оказалось нелегко. А поначалу и просто невозможно. Все эти разнородные звуки создавали в его голове настоящий хаос, ему казалось, что череп увеличился в размерах, превратился в огромный зал с великолепной акустикой, где не только прекрасно слышно каждое сказанное слово, но и любой звук отдается эхом — если кто-то кашлянет, высморкается, поцокает языком, вызывающе рассмеется или просто вздохнет. Должно быть, именно от этого нестройного звучания Исайлович почувствовал боль в темени.
— Ох как тяжело! — простонал он и закрыл ладонями уши, надеясь спастись от клокотания этого скопища телевизоров.
Головная боль немного успокоилась, хотя и не исчезла совсем — пока где-то там, под костями черепа, не затих последний телевизионный отзвук. Тогда Исайлович снова прислушался. И снова прикрыл ладонями уши. Он упражнялся так не менее получаса. В конце концов начали проступать и другие звуки, звуки города в поздние вечерние часы... Сначала только какофония обгоняющих друг друга автомобилей. Не очень громкая, потому что улица Исайловича была с односторонним движением, правда, потом, метров через пятьдесят от его дома, она впадала в обычную, двустороннюю, которая вскоре вливалась в площадь с транспортной развязкой, от которой расходились два самых крупных проспекта, считавшиеся главными городскими артериями, хотя гораздо правильнее было бы сравнить их с многократно увеличенными, гигантскими частями пищеварительной системы. Автомобили, гудки нетерпеливых водителей, позвякивание припозднившихся велосипедистов, автомобили, тревожные сирены «скорой помощи», автомобили, доносящееся издалека лязганье полуразвалившихся трамваев, автомобили, мусоровозы, которым и самим место на свалке... Город многозвучно перетасовывал тысячи людей, перемещая их туда-сюда, иногда, казалось, вообще без их на то согласия. Прямо под окном Исайловича остановилось такси, он понял это по препирательству между водителем и пассажиром, а потом и по писку радиосвязи с диспетчерской:
— Угол Сербской и до аэропорта?
— Слушай, что это за рейс, сегодня вечером, похоже, все куда-то летят...
— Кто-нибудь возьмет заказ «угол Сербской — аэропорт»?
— Пенсионер, проблемы с сердцем... Говорит, у него только сто динаров... Просит отвезти за эти деньги куда хватит, в сторону Кардиологического центра...
— Или авария, или опять кого-то убили на кольце. Полиция только что приехала, их там не сосчитать, движение блокировано полностью. У кого есть возможность, направляйтесь в объезд, на кольце пробка...
— Время?
— Восемнадцать. Адрес...
— Опять угол Сербской до аэродрома? Время?
— Колонна демонстрантов, по одной полосе на мосту движение закрыто...
— Нужна машина с большим багажником, переезд, у пассажира чемодан, одеяло и подушка...
— Сербская, это какая? Столько раз меняли названия улиц, теперь не разберешь, куда ехать...
Исайлович осторожно выглянул из окна. Точнее говоря, приблизился к железной решетке, которая надежно защищала его. Он уже не помнил, когда в последний раз слышал звуки ночного города. Когда такси уехало, услышал пешеходов. Надо же, у него под окном ходят люди. Обычные люди...
Старушка прогуливает собачку. То есть это было его предположение. По другую сторону оконного проема слышалось старческое сюсюканье и собачье сопение.
— Мацо, Мацо, туда нельзя... Мацо, нельзя... Мацо, малыш, ты меня слышишь? Ай-ай-ай, ну как же тебе не стыдно, что ты наделал... Вот вернемся домой, поговорим о твоем поведении...
