Развернувшаяся картина мини-Куликова поля Петь-Петя не впечатлила. Он сурово переступал через раненые ноги и руки солдат внутренних войск, почти безучастно склонился над погибшим капитаном, и вдруг глаза его загорелись неподдельным интересом. Он сорвал с бычьей шеи фотоаппарат и протянул его своему водителю:
— На, сфотографируй на память. Для истории…
И подполковник наклонился, принимая эффектную позу, словно ставя ногу на тушу носорога где-нибудь на сафари в экваториальной Африке, к трупу командира роты.
— Вы против солнца не становитесь, — попросил водитель, нацеливая на шефа око объектива.
— Хорошо. — И Петь-Петь поменял позицию.
Так, естественно, для истории он фотографировался с другими ранеными и убитыми. В это время в небе над местом трагедии почти дюжины русских матерей закружил вертолет. Летун на милицейской волне вышел по рации в эфир на копошащихся внизу:
— Я борт над вами, я борт над вами, ответьте, прием, прием…
Рация в «уазике» Петь-Петя надрывалась:
— Я борт над вами, прибыл за «двухсотыми» и «трехсотыми», обеспечьте оцеплением и охраной место моей посадки, прием, прием…
Петь-Петь с интересом поднял на вертолет свою кругломордую головенку, помахал рукой и снова продолжил фотографироваться на фоне раненых и убитых.
А рация надрывалась:
— Я борт над вами, ответьте, прием… Если вы не обеспечите оцепление района посадки, я вынужден буду уйти, у меня недостаточно горючего кружить над вами…
А Петь-Петь продолжал фотографироваться.
— Я борт над вами, вы не выполнили требование инструкции, я ухожу на базу, вами не были выполнены требования инструкции, на вас будет составлен подробный рапорт, прием…
И вертолет, сделав эффектный пируэт в воздухе, удалился в сторону Ханкалы. Петь-Петь, насладившись фотосессией в полном объеме, обернулся к преданному водителю:
— Все, хорош, нафотились, поехали на базу.
Он махнул рукой охране:
— По машинам!
И уже было втиснул свою тушу во чрево бронированного «уазика», как будто что-то вспомнил, обернулся, позвал:
— Эй, прапорщик Горанов, ко мне!
К нему подбежал запыхавшийся боец:
— Слушаю вас, товарищ подполковник.
— Ты тут, это, смотри мне, жди помощи, всех перевяжи как надо, трупы сложи направо, а раненых налево, чтобы не перепутались. И смотри мне, форму одежды приведи в порядок. Понял?
— Так точно, — ответил привыкший к дурости некоторых командиров прапорщик и побежал дальше пытаться спасать своих товарищей.
А Петь-Петь взгромоздился в «уазик» и укатил в сторону Толстой-юрта, даже не задумываясь о том, что после его отъезда вовремя не попавшие в спасительный вертолет двенадцать раненых бойцов скончались от потери крови. Всем зачтется по делам их.
— Значит, так, — разгневанно сказал Павелецкий подполковнику Евтихееву, — пойдем в «Северный» без разрешения, пятью машинами. Ты на своем «уазике» впереди, затем машина «фэйсов», следующая моя, потом автобус с «гэнээр» и ранеными, замыкает колонну «буханка» с твоей мобильной группой. Вопросы?
— Нет вопросов.
Павелецкий заглянул в блиндаж и рявкнул:
— Грузить раненых, готовиться на выезд!
Евтихеев потирал руки в предвкушении адреналина в свою тресковую архангельскую кровушку:
— Вот это я понимаю, вот это по-нашему.
— И пусть потом погоны снимают, — вдруг совершенно по-хулигански подмигнул ему полковник.
Перед выездом Павелецкий набрал номер телефона начальника милиции общественной безопасности Грозненского отдела внутренних дел полковника Вахи Вагапова. Человека старой советской формации, начавшего служить в чеченской милиции еще в конце семидесятых.
— Ваха, здравствуй, это Павелецкий.
На том конце мобильной связи радостно произнесли:
— А-а, салам малейкум, дорогой, так поздно звонишь, какая беда постучалась в твои ворота?
Павелецкий улыбнулся:
— Беда, Ваха, нужна твоя помощь. Я в Петропавловке, у меня на руках трое раненых фээсбэшников, истекают кровью, времени рассказывать детали нет. Везти мне их в госпиталь сейчас Ханкала не разрешила, но до утра они недотянут, истекут кровью. Я принял решение их везти. Мне нужна твоя помощь. Прозвони по всем КПП по пути моего следования, чтобы нас не задерживали, а дали зеленый коридор. Я иду колонной в пять машин, два «уазика», «Нива», автобус и «буханка». Помоги.
— Сделаем, дорогой, езжай. Я только не смогу решить вопрос на въезде на трассу к аэропорту и госпиталю, сам знаешь, там стоят «кадыровцы», а с ними может договориться только сам Кадыров.
— Спасибо тебе…
И колонна тронулась в нелегкий путь. Все КПП прошли без задержек. Как и предупреждал Вагапов, сложности возникли на КПП перед «Северным». После безрезультатных двадцатиминутных переговоров, многочисленных звонков и согласований, ведь колонна ненавистных федералов шла без боевого распоряжения с подписями, номером и печатями, Павелецкий громко, чтобы слышали и охранники контрольно-пропускного пункта, приказал своей группе немедленного реагирования:
— Открывайте шлагбаум самостоятельно, если окажут сопротивление, приказываю стрелять на поражение!
Вскоре раненые лежали уже на операционных столах. Никто из них не погиб. На следующий день «первый» сначала попенял Павелецкому за непослушание начальнику штаба, а затем похвалил за спасенные жизни. Победителей, как говорится, не судят, да и каждому воздастся по делам его…
ГЛАВА 30
Госпиталь «Северный»
Доктор Василий Михайлович Зольников просто ненавидел ездить в госпиталь внутренних войск МВД России «Северный». Нелюбовь эта была связана со многими факторами.
Во-первых, на жарком южном солнце изжаришься, пока дождешься, когда тебя пропустят на первом КПП перед развилкой дорог в госпиталь и в Грозненский аэропорт.
Во-вторых, долгое ожидание на КПП самого госпиталя «уазика»-буханки, на котором прибывших раз в полчаса отвозили по территории к нужному лечебному корпусу.
В-третьих, привезенных из боевых условий больных мог не пропустить на территорию госпиталя какой-нибудь зарвавшийся старший на КПП прапорщик из-за непочищенных, покрытых пылью фронтовых дорог берцев или неуставной по войсковым меркам камуфлированной формы.
В-четвертых, огромные очереди больных никогда ни у одного кабинета полностью не рассасывались, а медлительные, а зачастую и подвыпившие врачи работали только в строго отведенные ими самими для работы часы. Так, с утра кабинеты были открыты с десяти до двенадцати. Затем наступал супердлительный обед до шестнадцати часов. Оканчивался прием больных в восемнадцать.
